– И у него опять откажут почки! – простонала Люси. – Он не принял таблетку!

– Ничего страшного не случится, если он пропустит один прием. – В моем голосе уверенности было гораздо больше, чем в сердце. – А теперь пошли, мы скорее поможем ему, если будем не такие усталые.

Рыдая и утирая слезы, девочки позволили загнать их в кровать, как будто им все еще было восемь и десять лет. Я уложила их и поцеловала на ночь, как будто им все еще было восемь и десять лет. Они говорили, что все равно не смогут сомкнуть глаз, потому что слишком беспокоятся из-за Кексика, и обе немедленно заснули глубоким и спокойным сном – как будто им все еще было восемь и десять лет. А я прилегла на постель не раздеваясь (просто на случай, если я услышу мяуканье или крики в саду), и крутилась и вертелась, и вертелась и крутилась, зажигала свет и выключала его, и несколько раз засыпала, просыпаясь в холодном поту при мысли о том, что скажет Пол, если кот погиб, и гадала, удастся ли купить котенка, похожего на Кексика, и смогут ли девочки полюбить его. В конце концов в пять утра я встала и спустилась по лестнице, уверяя себя, что беглец давно уже спит, свернувшись на своей подстилке. Он посмотрит на меня, открыв один глаз, и я смогу хотя бы час поспать спокойно, пока не зазвонит будильник. Но кота не было. Ни свернувшегося, ни вытянувшегося, ни открывшего один глаз, ни закрывшего. Вообще никакого кота.

Пять утра – не самое лучшее время, чтобы выходить в сад и взывать: «Кексик!» – самым громким шепотом, на который решишься отважиться. Я уверена, что есть люди, которые будут агитировать за ранние подъемы и рассказывать, как приятно прогуляться в саду свежим майским утром, когда трава еще покрыта росой, небо медленно светлеет, а птицы напевают друг другу свои песенки. Что касается меня, то я все это ненавижу. Рассвет – самое подходящее время, чтобы перевернуться на другой бок и заснуть, чтобы взглянуть на часы и с облегчением обнаружить, что можно полежать в кровати еще целый час. Это не время для того, чтобы выходить на улицу, если, конечно, вы не маньяк, или если вы не возвращаетесь домой после бурно проведенной ночи – впрочем, в этом случае вы слишком пьяны, чтобы вообще что-то замечать.

– Кексик, – шипела я, в своем заторможенном состоянии чуть не свалившись в пруд. – Хватит шляться, глупый кот! Где ты?

Пруд. Я посмотрела в его мерцающие глубины, и внезапно меня охватил такой ужас, что сон как ветром сдуло. Большая оранжевая рыбка с интересом глядела на меня, ожидая, не дам ли я ей позавтракать.

– Ты не видела кота? – прошептала я ей. – Такая большая меховая черно-белая штуковина?

Рыбка с презрением махнула хвостом и уплыла.

– Возможно, нам придется осмотреть пруд, – произнесла я за завтраком (довольно мрачное мероприятие; чуть-чуть кукурузных хлопьев и двойная доза кофе). Я попыталась сказать это помягче. Но это нужно было сказать. Просто необходимо, учитывая, как смотрела на меня та рыбина.

– О, мама! – взвыла Люси. – Как ты можешь? Что ты говоришь?

– Ничего я не говорю. – Я попыталась успокоить дочь. Она оттолкнула мою руку. – Я просто думаю, что нам лучше убедиться…

– Мама права, – мужественно заявила Виктория. – Мы перевернем каждый камень. Пошли, Люси! – Тут она попыталась утешить сама себя: – Мы его найдем!

– Где, на дне пруда? – вздрогнула Люси.

Я тоже вздрогнула. И быстро проглотила слезы вместе с кофе. Понимаете, я тоже любила этого проклятого кота.

К тому времени, когда мы выкачали всю воду из пруда, мы прокляли всех и вся. Пол был виноват в том, что выкопал этот пруд. Я была виновата в том, что не закопала его, когда Пол уехал. Рыбы были виноваты в том, что живут слишком долго и ради них приходится держать этот пруд. Моя мать была виновата в том, что всегда говорила, как мило, когда в саду есть пруд, подразумевая при этом, что у Пола больше вкуса, изысканности и интереса к прудам, чем у меня. Люси была виновата, что не позвала Кексика съесть таблетку раньше, когда еще не стемнело. Виктория была виновата в том, что целый вечер где-то шлялась, хотя была ее очередь давать коту лекарство.