– Ну, сначала, конечно, повеситься, – вскидывает она брови, как будто это было нечто настолько очевидное, что стыдно, как это мы не догадались сами, – а потом сесть и спокойно все сделать.

Она ведет язык средств массовой информации – предмет не особенно приятный, потому что нужно быть в курсе всего и иметь обо всем свое мнение. Приходится много читать, говорить, думать. А довольно сложно высказываться связно и логично о том, о чем ты понятия не имеешь, или изображать гражданскую позицию, которой нет.

Хотя мое нежелание что-либо комментировать было, может быть, и честнее громких высказываний многих. За гражданской позицией людей часто стоит диван, на котором удобно пережевывать ситуацию в стране и мире. Но у меня лично нет дивана, как нет и четкой позиции. Возможно, это связано.

В группе мы друг другу отлично подходим. Все интересуются чем-то своим и не лезут в чужие дела. Кто-то ищет себя, кто-то борется с уже найденным призванием. Иногда читаем стихи собственного сочинения, играем на гитаре, поем. Мы – живой пример борьбы с безработицей и стрессом при помощи подручных средств. Мы «hopeless students», и это прекрасно. Делай как угодно, все равно никто не оценит. Если ты безнадежен, тебе все можно. Никто не говорит, что ты умный, или красивый, или подающий надежды, и тебе не нужно ничему соответствовать. А значит, нет никаких границ.

Может, поэтому у нас нет тщеславия выскочек с первых парт. Я нахожусь где-то между полным блаженством и суицидом, опьяненная отсутствием чужих ожиданий и страхом, что не смогу эту свободу грамотно применить.

3 сентября

Дома ждут переводы. Целыми днями отжимаюсь, перевожу, снова отжимаюсь, грызу морковь. На заячьей диете из всевозможных овощей жить довольно невесело. Под глазами синяки, над глазами тоже, в глазах спирали, на весах 49. Снится тренажер Смита, эллипсоиды. С таким образом жизни и вечно низким давлением сложно изображать из себя спортсменку-комсомолку-красавицу с шилом в заднице и солнцем в крови. Меня не воспитывали в пансионате для голубых кровей, и изображать из себя высший сорт так странно.

13 сентября

Мой старый пятиэтажный дом решили снести как пережиток прошлого. К концу месяца надо собрать вещи. Звонила мама:

– Мы решили взять квартиру в строящемся доме, это ближе к центру, от метро недалеко. А готовые квартиры у них либо совсем у МКАДа, либо нужно доплачивать. Ты же найдешь где пожить?

14 сентября

К середине сентября всех приличных соседок по комнате уже разобрали. Как и приличные квартиры – из тех, что я могла бы себе позволить. Неужели я стану SDF (фр. sans domicile fixe – бомж, прим. авт.), буду спать в метро и пахнуть как лошадь?

20 сентября

Андрей, как настоящий джентльмен, прискакал на помощь. Начал расписывать преимущества совместной жизни, уточнять, сколько в их квартире квадратных метров, что на всех хватит и пр. и пр. Спросил бы сначала, желаю ли я с ним жить.

– А мама не будет против? – спросила я.

– Мама? Нет.

К счастью, она была против. Она оказалась не из тех альтруистического склада женщин, которые готовы последнюю рубаху с плеча отдать, тем более ближнему, хотя именно так стремилась себя подать. Она всем давала советы, делилась опытом, не говорила грубостей, ко всем была снисходительна, всем улыбалась. Проповедовала свободу отношений, говорила, молодым людям нужно давать возможность пожить вместе до свадьбы. Со всеми соглашалась – и делала наоборот.

Во время нашей первой встречи она божилась, что сделает все для сына, лишь бы он был счастлив, хотя на деле привязала его к себе, так что его девизом стало «главное, чтобы мама была довольна». К счастью, в данном случае ее манипуляции пришлись к месту, и благодаря ей Андрей перестал настаивать на нашем с ним общем очаге.