Но не только увлечение физическими, плотскими наслаждениями способствует разделению человеческой сущности, нарушению единства и противопоставлению двух его начал. Навязываемое нам материалистическое мировоззрение и атеизм, отвергающие божественное начало в человеке – также способствуют раздвоению его сознания. Это тяжело сказывается на психическом состоянии человека и является причиной многих заболеваний и стрессов. Отрицание вечной жизни души способствует активизации суицидальной практики. Отвергая промысел Божий, человек теряет «сверх-идею» своего существования и видит только его материальный смысл. В случае возникновения «непреодолимых» препятствий к получению материального благополучия человек готов бездумно расстаться с жизнью, не считая это грехом.

К XIX столетию до России, рвущейся к «европейской» жизни, докатился дух «вольтерьянства». Под этим понимались западные веяния, прежде всего, «свободомыслия». Свое название эти течения обязаны французскому писателю-философу Вольтеру (1694–1778) (настоящее имя Мари Франсуа Аруэ), произведениям которого были свойственны свободомыслие, которое выражалось в пафосе ниспровержения авторитетов, в том числе и в духовной сфере, иронии, переходящей в нигилизм. «Сегодняшняя действительность убеждает нас в том, что развитие ума, интеллекта и падение нравов могут прекрасно уживаться друг с другом». (Дивногорцева С. Ю. к.п.н., «Стяжание Духа Святаго как цель жизни и воспитания человека» из материалов Второй Всеросийской научно-богословской конференции «Наследие Серафима Саровского и судьбы России» – 2005 г.)

Практически до Петровских реформ литература в России не имела разделения на духовную – «церковную» и светскую – секулярную, «свободную» от церковных «догматов», на самом деле, более склонную к воспеванию плотских удовольствий, к гедонизму и своеволию в духовной области.

Но даже по прошествии двухсот с лишним лет после появления светской секулярной литературы вряд ли мы сможем найти хоть одного, сколько-нибудь значительного, по сути, неверующего поэта, в том числе, и в советский период. Потому что, вряд ли кто-то из настоящих поэтов серьёзно и окончательно будет отрицать «Божественную» природу поэзии. Всякие попытки отрицания Божественного происхождения поэзии чаще сами смахивают на непостижимый умом абсурд:

Не позволяй душе лениться,

Чтоб воду в ступе не толочь

Душа обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь…

(Н. Заболоцкий)

В XIX веке характерной чертой светской литературы становится раздвоенное мировоззрение автора, с одной стороны – подчиняющегося общей моде на вольнодумство, доходящего в своих произведениях вольнодумного толка порой до откровенного богохульства. С другой же стороны – душа, «обязанная» свыше трудиться, продолжает испытывать приступы «Божественного» вдохновения. Православная жизнь Святой Руси не только вдохновляла поэтов и писателей, но и побуждала к осмыслению вечно насущных вопросов: смысла существования, неизбежности смерти, ценности человеческой жизни и т.д. Именно поэтому с тех пор нередко в своем творчестве литератор предстаёт перед нами то жутким богохульником, рубахой-парнем, даже, порой, греховодником, блудником и пьяницей, то человеком искренне и глубоко верующим, обитающим душой в горнем мире. Причем, первое – вполне понимаемое публикой и наиболее ею одобряемое, как устраняющее дистанцию между «гением» и «толпой», существует только в виде поэтической метафоры, к примеру, так называемое «необузданное пьянство» Сергея Есенина. А вот вторая часть творчества, представляемая критикой, метафорическим приемом выражения чувств, наоборот – истинная, наполненная высшим смыслом, высокими чувствами, которые и определяют величину и «размах» таланта – «реально» существующая духовная жизнь. Часть творчества, в которой автор, не «оглядываясь» на стороннее мнение, достигает истинной свободы творчества. Но если озарения Божественного вдохновения не направлены на исполнение замысла Божия, не ведут через спасение души к жизни вечной, то творчество неизменно уходит в область поверхностного, неоправданного оптимизма. Что, в конце концов, приводит к осознанию конечности жизни и, следовательно, уже к глубокому пессимизму, упадничеству, мизантропии, богоборчеству, богоискательству, богохульству и т.п., к потери смысла жизни. Писатель омертвляет душу, и она перестает испытывать «приступы» вдохновения. Он «исписывается». Наступает кризис, конструктивным выходом из которого может быть только переосмысление прожитой жизни и собственного творчества. Именно поэтому в русской литературе, начиная с XIX века, наблюдается явление переосмысления уже «зрелыми» авторами своего раннего творчества, отказ от некоторых ранних произведений, покаяние в литературных «грехах» молодости, переработкой ранее написанных произведений. Чем сильнее в начале творческого пути желание соответствовать «модным», открывающим «неизведанные» глубины человеческого сознания, течениям, мистическим «теориям», «умозрительным» материалистическим воззрениям, на которые, как на приманку ловится молодой, духовно неискушённый литератор, тем глубже творческий «кризис» зрелого сознания, тем мучительнее переживание за «ошибки» молодости. Тяжесть этого кризиса, чаще всего, в неосознанности, в непонимании его причин и потому – невозможности его преодоления. Что часто ведет к богоискательству (в том числе и экуменизму) и сектантству, к попыткам «расширить» сознание с помощью алкоголя, наркотиков, необузданной сексуальной жизни, преднамеренному физическому самоистреблению, сокращению жизни, раннему уходу.