Сентябрь начался концом – концом их отношений. Загорелый дочерна, вытянувшийся и резко повзрослевший Митька, щеголявший новым немецким акцентом и незнакомыми одноклассникам иностранными словечками, попросту проигнорировал её. Короткое тёплое приветствие, как любой из одноклассниц, – и он отправился дальше, здороваться с другими, шутить с ними и рассказывать, как прошло его лето. А после уроков он подхватил сумку Наташки из параллельного класса, такой же загорелой и белозубой, и, что-то вполголоса рассказывая, повёл её прочь из школьного двора. Милка чувствовала себя призраком, и это оказалось неожиданно больно – намного больнее, чем летняя разлука.

Она надеялась, что Митька хоть что-то ей скажет, как-то объяснит, – в конце концов, любовь проходит, это нормально, но хоть поговорить-то можно? Только ему, похоже, это было не нужно. Как любой парень, у которого прошло увлечение, он был безразличен к той, кто ещё недавно занимала его мысли. А когда Милка сама подошла к нему, в ответ на вопрос окинул её таким холодным взглядом, что больше ни о чём спрашивать уже не захотелось.

Она проревела целую неделю, сказавшись больной и пропустив школу. Было и больно, и обидно, и стыдно – и неизвестно ещё, чего было больше. Школьное увлечение, обещавшее перерасти в школьную же любовь, первую и яркую, чем особенно ценную, умерло, не успев трансформироваться. Только горечь осталась, как будто после незрелых яблок, которыми слишком жадно и торопливо набила живот, да нереально синие глаза Митьки на загорелом лице, являвшиеся Милке в тревожных навязчивых снах…

– Мам, это очень грустная история, – шмыгнула носом Ника. – Не такую я хотела. Это про несчастную любовь, а я хотела про счастливую…

Мама улыбнулась, протягивая дочери бумажное полотенце – вытереть мокрые глаза.

– А это про счастливую любовь, – сказала она хитро.

– Что ж тут счастливого? Он погулял с ней, а потом бросил, ничего не сказав, просто ушёл с другой девчонкой.

Исподволь пришла на ум картина, как Мишка с хохотом натянул той чернявой из восьмого «Б» шапку на самые глаза, а она со смехом сбросила её и напялила ему. Как они радовались тогда, как счастливы были, а Ника только стояла и с завистью смотрела…

– Ты не очень внимательно слушала, донечка. – Мама щёлкнула Нику по кончику носа – легонько, сухо и совсем не обидно. – История закончилась очень хорошо.

– И чем же? – словно провоцируя мать, воскликнула девочка, вскинув гордый подбородок.

– Милка проплакала неделю, а потом встала и пошла дальше.

– И у неё была новая любовь?

– Была. И не одна. Но, что важнее, у неё осталась старая – на всю жизнь.

Недоумевая, Ника высморкалась в полотенце. Чем дальше говорила мама, тем меньше она понимала её.

– Она что, всю жизнь любила Митьку? Дурочка, что ли?

Мама расхохоталась, и Нике даже стало немножко обидно – неужели мама над ней смеётся, считает её маленькой и глупой?!

– Нет, малыш, – уверенно сказала мама. – Самой главной любовью Милки всегда была она сама – и когда она поняла это, жить стало намного лучше.

– Но как это? Разве это не эгоизм?

Мама покачала головой.

– Эгоизм – это когда тебе никто в мире, кроме себя самой, не нужен, когда на остальных тебе плевать. А Милка смогла оценить свои достоинства и поняла, что плакать и зацикливаться на плохом – это не любить себя. И что бегать за мальчишкой, которому ты больше не интересна, – это не любить себя. И что связывать своё счастье с каким-то одним человеком, пусть даже прекрасным и чудесным, – не любить себя. А любить себя – это из любой ситуации выносить урок, принимать его, использовать себе во благо и идти дальше. И когда Милка поняла, что учиться, изучать новое, улучшать себя ей интереснее, чем лить слёзы по ветреному красавчику, её жизнь заиграла новыми яркими красками.