– Знаешь, я не сказал тебе… но я всегда хотел стать нейрохирургом, когда вырасту… – Речь мальчика была невнятной из-за лекарств. Квинн Макдэниел помолчал, потом добавил: – Или пожарным…

Воспоминание было невыносимым. Тай покашлял, чтобы удержать подступившие к глазам слезы.

– Я сделал разрез от края скуловой кости перед левым ухом до средней линии. Трепанация была выполнена без особенностей.

– Как чувствовал себя больной на этом этапе операции? – резко спросил Хутен.

– Не было никаких проблем, сэр. Мальчик был в сознании и разговаривал с анестезиологом.

– Мальчик не испытывал боли?

– Нет, сэр. Он говорил, что чувствует неприятное давление на голову, когда я высверливал отверстия, но это в порядке вещей.

– Кровоточили ли ткани при рассечении скальпа?

Тай кивнул:

– Да, кровотечение было, но я легко справился с ним – электрокаутером и клипсами.

– Продолжайте, – скомандовал Хутен.

Мысленно Тай снова перенесся в операционную. Тогда он взглянул на висевшие на стене часы и отметил время: двадцать три часа тридцать четыре минуты. «Отлично, – подумал он, – пора удалять опухоль». Но это была не простая опухоль…

– Увидев опухоль, я сразу понял, что она злокачественная, – сказал Тай аудитории. – Отростки опухоли проникали глубоко в ткани мозга, а сама опухоль имела насыщенно красный цвет.

В тот момент Тай ощутил жуткий, непередаваемый ужас. Он понимал, что мальчик вскоре умрет от этой опухоли. Медицинская наука не настолько совершенна, чтобы спасти его. Единственное, что он может сделать, – это удалить видимую часть опухоли и дать мальчику и его матери еще немного времени. Тай уже начал думать, что он скажет матери, Эллисон Макдэниел. Придется сказать, что ее ненаглядный малыш проживет еще год, от силы два, а потом начнет медленно и мучительно умирать – теряя живой разум и истаивая на ее глазах.

– Я начал удалять опухоль, – продолжал Тай, глядя в глаза Суна Пака, – и вот тогда началось кровотечение. Оно было более массивным, чем я ожидал. – Голос Тая дрогнул. Хирурги смотрели на него во все глаза. Казалось, Тина Риджуэй сейчас вскочит с места.

Молчание нарушил Хутен. Он заговорил спокойным, размеренным тоном, в котором слышалась та

основательность, с какой закрывается хорошо сделанная дверь.

– Мы все крепки задним умом, доктор Вильсон. Расскажите нам, что вы могли бы выяснить, если бы тщательно собрали анамнез? – В аудитории повисла мертвая тишина. У Тая подкашивались колени. Ему нечего было сказать в свое оправдание.

– Мальчик был здоров, как и его мать. Мать не страдала ни хроническими, ни наследственными заболеваниями.

– А отец?

– Отец не жил с семьей. Мальчик его даже не знал. Я не думал…

– Вы. Никогда. Не должны. Думать, – резко перебил его Хутен. Слова его прозвучали как страшное заклинание. Он махнул рукой в сторону собравшихся хирургов: – Я хочу. Чтобы все это поняли. Мы – целители, но мы, при этом клиницисты и ученые, мы должны придерживаться испытанных методов клинического анализа. У нас есть такие методы. И вот что случается, когда мы начинаем думать. – Хутен повернулся к Таю. – Позвольте еще раз задать вам прежний вопрос, доктор Вильсон. Что бы вы выяснили, если бы перед операцией собрали подробный анамнез, не только мальчика и матери, но и биологического отца?

В этот момент Тай был готов возненавидеть Хутена, но не смог. Старый врач был во всем прав. Тай понимал, что совершил роковую ошибку и цену этой ошибки невозможно ничем оправдать. Мальчик умер раньше, чем должен был умереть.

– Итак, мы слушаем вас, доктор Вильсон.

– Я бы выяснил, что у мальчика была пятидесятипроцентная вероятность болезни Виллебранда, а значит, была опасность массивного, не поддающегося контролю кровотечения. Я бы выяснил…