Секретная часть заседания, по установившемуся обыкновению, открылась сообщением военного министра о положении на театре войны. По-прежнему ничего отрадного, бодрящего. Сплошная картина разгрома и растерянности.

«Уповаю, – сказал А. А. Поливанов, – на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси».

П. А. Харитонов:

«А на Кавказе шествие вперед не прекращается. Чхеидзе впадает чуть ли не в истерику и грозит непоправимыми несчастиями. При мне он кричал в Думе во время перерыва, что кавказской армией командует не Верховный главнокомандующий и не наместник, а графиня Воронцова-Дашкова, опутанная армянскими сетями. В самом деле, куда мы там, с позволения сказать, прем».

А. А. Поливанов:

«Известно куда – к созданию великой Армении. Я вчера имел случай говорить с Его Величеством о кавказском движении и возможных печальных его последствиях, причем отметил, что собирание Земли Армянской составляет, по-видимому, основное стремление графа Воронцова-Дашкова. На этих словах государь император, ласково улыбнувшись, соизволил поправить меня – не графа, а графини».

А. В. Кривошеин:

«Господа, обратите внимание, какое знаменательное историческое совпадение: на значение графини Воронцовой в кавказской стратегии указывает Его Императорское Величество и… лидер социал-демократической фракции Государственной думы господин Чхеидзе».

В связи с вопросом об экстренном кредите на нужды беженцев беседа снова коснулась беженского движения и грозного его развития. Поднялась стихия, и где она остановится, как устроится на местах, какие явления ей сопутствуют – все это представляется уравнением со всеми неизвестными. Ни правительственные, ни общественные, ни благотворительные организации не в силах пока ввести эту стихию в правильное русло. К тому же отступление и эвакуации продолжаются, срывая с мест новые и новые толпы доводимых до отчаяния людей.

А. В. Кривошеин:

«Из всех тяжких последствий войны – это явление самое неожиданное, самое грозное и самое непоправимое. И что ужаснее всего – оно не вызвано действительной необходимостью или народным порывом, а придумано мудрыми стратегами для устрашения неприятеля. Хороший способ борьбы. По всей России расходятся проклятия, болезни, горе и бедность. Голодные и оборванные повсюду вселяют панику, угашают последние остатки подъема первых месяцев войны. Идут они сплошной стеной, топчут хлеба, портят луга, леса. За ними остается чуть ли не пустыня, будто саранча прошла, либо Тамерлановы полчища. Железные дороги забиты, передвижение даже воинских грузов, подвоз продовольствия скоро станут невозможными. Не знаю, что творится в оставляемых неприятелю местностях, но знаю, что не только ближний, но и глубокий тыл нашей армии опустошен, разорен, лишен последних запасов.

Я думаю, что немцы не без удовольствия наблюдают результаты повторения 1812 года. Если даже они лишаются некоторых местных запасов, то вместе с тем они освобождаются от забот о населении и получают полную свободу действий в безлюдных районах. Впрочем, эти подробности не в моей компетенции. Очевидно, они были своевременно взвешены Ставкой и были тогда признаны несущественными. Но в моей компетенции, как члена Совета министров, заявить, что устраиваемое Ставкой второе великое переселение народов влечет Россию в бездну, к революции и к гибели».

Другими министрами приведены различные факты из беженской жизни, которые рисуют все ужасы этого явления в политическом, экономическом, организационном и бытовом отношениях. Постановлений никаких не последовало ввиду принятого в предшествующем заседании решения подвергнуть беженский вопрос общему обсуждению в высочайшем присутствии.