– Перчатки? О чем это вы? – перебил я.

– А-а-а… – объяснил «старый заяц», – это такое развлечение, которое устраивают русские, если им удается захватить в плен солдата СС. Они опускают ваши руки в кипяток, пока те не побелеют. – Он поднял руки, как будто собираясь снять с них перчатки. – А потом надрезают вам кожу вокруг запястьев и сдирают! Когда им надоест издеваться над тобой, то они стреляют тебе в затылок. И это если повезет. А на самом деле пытки продолжаются. Тебя могут подвесить на дереве за руки, а потом развести внизу костер, пока твои пятки не обуглятся, – и они называют это «сталинскими носками»!

Ледяная дрожь пробежала через каждое сухожилие, каждый нерв в моем теле. Мне довелось видеть солдат с жуткими ранениями от пуль или шрапнели, мин или пожара, но намеренно истязать военнопленного? Это выходило за рамки моего понимания.

– Ах, мой друг, – продолжал солдат, – разве тебе еще не рассказывали? Лучше не попадать в плен к русским…[16]

К концу октября 1941 года мы перешли к обороне, чтобы перегруппировать силы и получить передышку. Для наблюдения за русскими вперед были выдвинуты разведгруппы. Мы подозревали, что противник готовит решительное контрнаступление. 4-я рота расположила пулеметные точки на склоне холма, однако из-за того, что они были слишком удалены друг от друга, в линии нашей обороны оставались большие разрывы.

Моим маленьким домом в этот период, который составил около трех недель, стал окоп приблизительно в полметра шириной и полтора метра длиной. Зарядили дожди, и, чтобы как-то уберечься от сырости, я отправился в соседний городок и приволок старую дверь, которой и накрыл свое жилище. В завершение этого строительства я насыпал земли на свою импровизированную крышу, оставив лишь крошечное отверстие, рядом с которым поставил свой телефон и четыре гранаты. Большую часть времени я проводил в одиночестве, укрываясь в своей ячейке от дождя. Жизнь в этой крошечной берлоге явно не отличалась комфортом, но я особо не унывал.

Однажды днем тишину в моем гнездышке нарушил продолжительный артобстрел. Странное это ощущение – корчиться в холодном окопе далеко-далеко от родного дома и четко осознавать, что в любой момент вражеский снаряд, того и гляди, разорвет твое тело на клочки. Еще хуже выглядела вероятность получить какое-нибудь ужасное, мучительное ранение или просто ранение, не позволяющее спастись в случае внезапной атаки русских. А у русских, как я убедился, было в запасе немало весьма изобретательных способов расправиться с военнослужащим войск СС.

Я напряженно ждал, широко раскрыв глаза, пока не утихнет канонада. Недолгую тишину разорвал нарастающий боевой клич русской пехоты, и воздух наполнился свистом пуль. Земля содрогалась от разрывов мин. Я стиснул пальцами дуло винтовки, готовясь выскочить в открытый окоп у входа в мой «бункер». Внезапно раздался сильнейший взрыв. Пришел я в себя в кромешной темноте и абсолютной тишине. В голове мелькнула мысль, что, наверное, я уже мертв и обречен провести вечность в мире, где существует лишь моя одинокая душа. Я отчаянно вцепился в землю у того места, где, как мне казалось, был вход. Вскоре блеснул свет, а потом отверстие сделалось достаточным для того, чтобы я мог просунуть в него голову. Постепенно я стал различать свист пуль, проносящихся над нашими окопами.

Чей-то голос позвал меня:

– Эрвин, Эрвин, ты не ранен?

Наполовину оглушенный, я стал озираться и увидел, как мне машут руками пулеметчики.

– Нет, – ответил я, собравшись с силами.

Они засмеялись. Я очистил развалины у входа в «бункер» и увидел воронку, где за считаные секунды до этого лежали мои гранаты. Должно быть, в них угодила пуля или шрапнель, спровоцировав взрыв, который наверняка погубил бы меня, если бы я вышел оттуда на секунду раньше. Свой телефон я так и не нашел. И снова мой ангел-хранитель уберег меня от беды…