Я вошел первым и заметил, как русские выскочили через другую дверь в конце длинного, узкого помещения. Я инстинктивно бросился за ними.

– Стойте! Вы же не знаете, что там, за той дверью, – рявкнул мне роттенфюрер.

Мне еще предстояло многое познать в непростой науке выживания…

Остальные солдаты нашей группы подошли к окнам в дальней части постройки и начали осторожно осматривать окрестности.

– Никого, – доложил один из солдат.

Держа автомат наготове, роттенфюрер кивнул в сторону дальней двери:

– Открывайте.

Я дернул за ручку, а роттенфюрер выбежал наружу. Он осмотрел склоны холма с противоположной стороны здания и опустил оружие.

– Все чисто, – объявил он. – Давайте посмотрим, уцелело ли здесь что-нибудь из оборудования. Мне нужно будет доложить унтершарфюреру. Они наверняка расколотили все, что можно было разбить…

Среди осколков стекла на деревянном полу сверкало несметное количество крошечных ярких капель. Это была ртуть из ламп, которые при поспешном бегстве разбили русские.

Вскоре прибыл посыльный из командного пункта с новостями о том, что мы взяли Таганрог. Наш роттенфюрер сообщил посыльному об обстановке и запросил у командования дальнейших инструкций, которые через некоторое время были переданы: удалить в здании всю ртуть – оставить открытыми все двери и окна – мы не хотим терять людей из-за отравления ртутью. Пошарив вокруг, мы отыскали совок и щетку и осторожно переместили тяжелый жидкий металл к дальнему выходу, где образовалась приличная ртутная лужица.

Бо́льшую часть следующего дня мы занимались зачисткой города от русских солдат, скрывающихся в развалинах. Пока мы проверяли кладбище, я наткнулся на тело унтерштурмфюрера, который угрожал нам трибуналом, когда мы распевали песни вместе с группой дружественно настроенных украинцев вскоре после нашего прибытия на Восточный фронт. Скрючившийся у могильного камня на углу кладбища, он был убит пулей в голову. Как это случилось, сказать трудно; на войне подобное происходит постоянно, но я всегда подозревал, что тот смертельный выстрел произвел отнюдь не противник…

Имея перед собой задачу полностью очистить город от противника, избежав потерь и даже ранений кого-либо из нашей небольшой группы управления роты, мы с нетерпением ждали наступления ночи. Едва только мы нашли подходящее место для ночлега, как я получил приказ явиться в местное бывшее отделение Государственного политического управления (ГПУ).

Стоял прекрасный вечер, солнце висело низко, и улицы утопали в золотистом свете. По указанию офицера я присоединился к очереди сослуживцев, большинство которых отправилось на Восточный фронт вместе со мной. Я стоял за Максом, тем самым парнем, который случайно выстрелил себе в ногу в казарме на Лихтерфельде.

– Знаешь, зачем нас собрали? – спросил я у него.

Он кивнул в сторону находящегося рядом колодца:

– Там нашли трупы солдат из разведгруппы 3-й роты. Без жетонов. Нас вызвали, чтобы опознать их.

Я был озадачен. Погибшие числились в разных ротах, и едва ли я мог помочь их опознать.

Внутри здания ГПУ на носилках лежали тела пяти наших товарищей. Они были накрыты простынями. Открытыми оставались только лица. Их выражения не были выражениями лиц мужчин, убитых в бою. На них, скорее, застыло выражение крайнего отчаяния.

Покинув здание, я зажмурил глаза от ослепительного солнечного света. А потом увидел, как опытный солдат сердито матерится, а слушатели из числа новобранцев угрюмо слушают его.

– Перчатки. Ублюдки, гребаные ублюдки, – хрипло повторял солдат.

Я подошел поближе.

– Видел собственными глазами, – продолжал он.