– Однако, Олег, ну у тебя и силища! Чуть руку не вырвал! – старый моряк, здороваясь с своими более молодыми «коллегами», то ли в шутку, то ли всерьез потирал правое плечо.

– Дядя Коля, я не хотел! – чуть смущаясь своей медвежьей неловкости, отвечал молодой мичман.

– Не хотел он! – уже «сменив гнев на милость» ухмыльнулся старый вояка. – Надо же уважать старость!?

– Старый конь не бороздит море! – засмеялся Сафронов, протягивая руку для рукопожатия. – А вот скажи мне, пожалуйста, Николай Васильевич, что это за новаторство в мореходном деле?

– Какое такое «новаторство»? Я что-то тебя не пойму, Михал Афанасьевич! – Фадеев называл Сафронова не «Михаил», а «Михал», как бы проглатывая вторую «и», но боцман на это не обижался, привык.

– Ну и что обозначает команда «Табань»? Или как там еще? – боцман так солнечно и заразительно заулыбался «в полный рот», что его улыбка как эстафетная палочка сначала передалась – озарила Шевцова, а потом и Фадеева. Все трое дружно засмеялись – долго и заразительно. Продолжая смеяться, командир буксира объяснял – оправдывался:

– Да, понимаете, мужики, тащил я этот чертов кран, как черепаха тащились почти восемь часов? Не поверите, даже пару раз кимарнуть успел, да раза три «на толчек» сбегать? А тут, понимаешь, стал швартоваться – буксировать, а этот чертов кран вдруг возьми не с того, ни с сего разогнался! Я аж испугался, что в «стенку» влеплюсь. Как говорится: «Корабль к «стенке», капитан на «стенку»![6]. Корабль – в «стенку», капитана – к «стенке» (расстреляют)!». Надо тормозить? Давать «задний ход», реверс? А я что-то растерялся, вот и дал «петуха»: «Табань»! Ну, то есть «Стоп, машина! Задний ход!» Одним словом, Митрич меня понял, не подвел старый «мосол»[7]. В общем, все нормально, мужики!

Трое моряков снова дружно рассмеялись, однако наблюдавшему за ними Крайнову было не до смеха: спецконвой задерживался. И это томительное ожидание только усиливало тревогу и беспокойство. Такое же беспечное веселье подчиненных злило и раздражало старпома: «Ржут как кони! Весело им! Ну, ничего, я им покажу, где раки зимуют? И за что нужно Родину любить?!» Но в душе, Сергей понимал, что ничего он им не сделает. Ну, может быть погнобит чуть – чуть Шевцова, «повоспитывает малость». Боцману же вообще ничего не сделает, а о Фадееве и говорить не приходиться – ветеран – герой сам кого хочешь, построит и поимеет, если что… И от этого понимания собственного бессилия или даже какой-то неполноценности как командира или отсутствия у этих людей, интересы, разговоры об охоте или рыбалки, даже их образа жизни он не понимал и не хотел ни понимать, ни как-то воспринимать на дух… В душе Крайнова боролись две взаимоисключающие друг друга противоречия: с одной стороны, эти люди вроде Шевцова или Фадеева привлекали его, восхищая своей внутренней и внешней красотой и физической и духовной силой; с другой стороны, раздражали своей «плебейской» примитивностью и простотой мыслей и поступков. Он «витал высоко в облаках», мечтая когда-нибудь совершить подвиг, сделать блестящую военную карьеру, стать великим? «А эти мелкотравчатые людишки, словно тараканы за печкой, мечтают только о пойманной треске, пельменях или соленых рыжиках?! Разве можно жить так примитивно? Прозябать, растрачивая свою молодость и силы на эту всю фигню, о которой они сейчас с пеною у рта с восторгом рассказывают друг другу и при это ржут как буденовские лошади?!» Старпом отвернулся, дабы не видеть эту «щенячью радость» мичманов, живо и со смехом обсуждающих «табань», «пельмени из трески целых двести штук, а печени пожарили аж целую сковороду, да с лучком, на сливочном масле», другую хрень «из жизни отдыхающих»… И отвернулся весьма вовремя: от поселка по «бетонке» к причалу ехала белая «Волга». «Что это нач. ПО приспичило к нам явиться? От скуки на все руки что ли? Не спиться главному политруку дивизии?»: