– Пусть ищут, – пожал я плечами, спихивая тело с обрыва. – Не мы к ним пришли.

– Да мы вообще ни при чем. Все ты.

Бухтел и стращал нас Васька все время, пока мы занимались устранением всех свидетельств произошедшей бойни. Даже с фонариками поползали и траву с кровью выдрали и позатаптывали, уничтожая следы, а потом прошлись еще раз до реки, проплыли против течения прямо в одежде и вернулись в ближайшие дворы, а не по пустырю. Там я распрощался с друзьями и пошел к гаражу один.

У меня все тело уже к тому моменту болело, ломало, и в башке звенело и чуть мутилось от наверняка словленного сотряса, да и поколачивало от мокрых шмоток. Но по лестнице взлетел, как на крыльях и невольно расплылся в улыбке, обнаружив свою незнакомку все так же спящей. Сбросил шмот, чуть подумал, натянул-таки сухие трусы и очень-очень осторожно примостился рядом с ней, отжав самый краешек пледа. Вырубился буквально моментально. А проснувшись на рассвете, никого рядом не нашел и вот тогда внутри все заныло-потянуло по-настоящему, куда там побитому телу. Так, словно из легких так и норовил вырваться тоскливый протяжный вой.

Стиснув зубы так, что в них что-то отчетливо хрустнуло, я швырнул тяжелое кресло – последний уцелевший еще в кабинете предмет в стену, разбивая его в щепки. Развернулся, обводя разгромленную комнату взглядом, пытаясь хоть чуть прорваться сквозь пелену сплошной багровой ярости перед зенками и продышаться, заставляя боль разжать клыки-тиски, позволив снова биться сердцу. Бесполезные усилия! Это бешеное пламя внутри не утихомирить ничем, кроме вида издыхающих у моих ног врагов с разодранными глотками и разбитыми в кашу костями. Я буду этих вероломных мразей собственными зубами рвать, топтать, уродовать и калечить, заставляя осознать как же они охрененно ошиблись, приняв доброе за слабое с моей стороны. Они у меня будут своей же кровью и кишками своих ублюдков давиться, вспоминая, где их место, которое они так опрометчиво пытались указать мне и моим друзьям.

– Рус, ты можешь хоть весь дом до основания разнести, легче от этого не станет, – хрипло и тихо сказал Васька, переступая обломки двери и входя в кабинет, на что сейчас никто кроме него бы не осмелился. Больше никто.

– Ты! – зарычал я, прыгнул через всю комнату, смыкая пальцы на его горле и внося спиной в тут же треснувшую стену. – Это же ты больше всех просил о перемирии! Ты уговаривал меня дать этим гребаным ублюдкам Курта поблажку и оставить территорию для жизни. Ты виноват!

– Я просил. Я виноват. Убьешь меня за это и останешься совсем один? – тяжело сглотнув под моим захватом спросил друг, и я заметил насколько красные у него глаза. Наверняка такие же, как у меня самого. – У меня жена, Рус и дети. И они устали жить в постоянном страхе, что рано или поздно их снова выследят и попытаются убить из-за той тридцатилетней вражды.

– Ну раз так, то теперь бери их и уматывай с нашей территории без оглядки, потому что война вернулась, и я хрен остановлюсь, пока не изведу Курта под корень. Ясно? Сколько бы лет и крови для этого ни понадобилось, сколько бы наших не полегло, но я их сотру с лица земли! Всех, чтобы никого не осталось!

– Да пошел ты! Я тебя бросал хоть когда-то? Предавал в чем-то? Сбегал, когда в полной жопе оказывались? – рявкнул Васька и с силой пихнул меня в грудь, отталкивая от себя и напоминая снова о том, что он теперь последнее существо в этом мире, что может себе позволить говорить и действовать так со мной. – Думаешь мне не больно? Думаешь ты был Тапку большим другом, чем я? И что прав ненавидеть и мстить у тебя больше? Да у меня кроме тебя, Тапка и моих, больше нет никого на всем свете! Мстить Курта собрался? Я с тобой, Рус, но сначала подумать нужно.