— Почему не сказали о слежке? — отвожу взгляд в сторону, чувствуя горечь на языке и стыд. Разговаривать о моих приключениях с шефом совершенно не хочется.    

— Это обычная процедура, — отмахивается от меня шеф. — Ты мне как дочь. Иришка с Любой тебя приняли сразу, да и я потом уже понял, что ты за человек. А я за своих детей голову кому угодно оторву. Хотел поговорить про эти твои похождения… — он опять тяжко вздыхает. — Но меня отговорили Иришка с Любой, насели вдвоем. Сказали не лезть. Я и не лез. А оно вон как все обернулось. Но то, что Тарасенко твой сейчас объявился и готов тебя забрать из страны… это лучше, чем старый хрыч Лукьяненко.

— А Иришка с тетей Любой? — мрачно смотрю из-под бровей на Афанасия Игоревича.

— За них не бойся, моих девочек никто не тронет. Мне поставили условие, я выполню — уйду тихо-мирно на пенсию. И всё будет хорошо.

— У вас всё так просто…

Я опять пытаюсь прочитать хоть что-то на листах, что дал мне шеф. Но ничего не получается, перед глазами все плывет.

— Да, дочка, все просто и непросто одновременно. Но тебя это уже не должно касаться. Ты свободна.

Я вскидываю злой взгляд на шефа.

— А если я не хочу? Если я хочу побороться с вами вместе? Я уверена, это Зареченский… от него все идет… это он!

— Не за что бороться, — резко хлопает ладонью по столу Афанасий Игоревич, и я от неожиданности подпрыгиваю на месте. Опустив взгляд, он очень тихо добавляет: — Я сам во всем виноват. За дело меня выгоняют.

Из кабинета шефа выхожу, словно старуха, еле шаркая ногами. Этот разговор высосал из меня все жизненные силы. Мало того, что я узнала о смерти ублюдков, изнасиловавших меня, так еще и понятия не имею, как к этому относиться. В смысле, конечно, я очень рада, но… Получается, теперь даже и ненавидеть толком некого. Все мертвы… а ведь я все эти годы словно подпитывалась ненавистью и злостью к подонкам, и даже к самому Тарасенко, который, по словам шефа, ни в чем не виноват. А его словам я привыкла верить. Афанасий Игоревич за все эти годы, что я с ним знакома, никогда еще мне не врал. Мог чего-то не договаривать, но врать — нет. А это значит, что Тарасенко, мой новоявленный муж, ни в чем не виноват? И хуже того, он реально на мне женился, потому что… что? Решил спасти, как благородный рыцарь? Узнал, что дева в беде, и примчался?

Но зачем? Может, чувствует ответственность? Или что? Я не понимаю… Хотя чего этих благородных рыцарей понимать? Это просто его суть.

Я с горечью усмехаюсь. Изнутри поднимается черная злоба вперемешку с тоской. Оказывается, влюбленная девочка во мне до сих пор еще существует, и это она сейчас рыдает горючими слезами. Потому что до сих пор была уверена, что Тарасенко женился на ней из-за любви, а не из-за благородных позывов и чувства ответственности. А моя взрослая сторона так вообще готова от стыда и злости удавиться. Этот мужчина не мой и мне никогда принадлежать не будет. Он слишком чист душой и сердцем, а я… я уже давно сломалась, пала так низко, что ниже уже некуда. И его благородство и чистота только бесят меня, злят еще больше.

И все это на фоне моего увольнения. Нет, я никогда не держалась за своё место, хотя мне нравилась моя работа, но… мне нравилось и то, что я нашла в своей жизни самое главное — семью. Они приняли меня, полюбили такой, какая есть, не осуждали, ничего не спрашивали, и не требовали. Я не пропускала ни один семейный праздник. Новый год, Восьмое марта, Пасха — все эти годы с ними. И вот…

И вот я вновь всё теряю.

А что теперь? Шеф требует, чтобы я уволилась, уехала даже не из города, а из страны, и больше никогда не возвращалась…