«Все» – это управляющий имения со своей супругой, странной женщиной, лицо которой было украшено шрамом от виска до подбородка, а пояс – кривым «трехладонным» ножом.

Четверо лучших пастухов Круста с разбойными рожами. И сокольничий с двумя соколами на обоих плечах.

Вся честная компания мутными, покрасневшими от усталости и пьянства глазами следила за тем, как выламывается и завывает уже знакомый Эгину Сорго – вожак и наставник вайского отрочества, начальник почты.

Помимо всего прочего, Сорго был поэтом. В моменты экзальтации Сорго уверял Эгина, что в действительности он – не Сорго, а воплотившийся в неподходящем теле древний харренский стихопевец Астез Торк.

По этому поводу Сорго мог процитировать наизусть любое место из шеститомных «Исторических поэм». И требовал от вверенных ему отроков, чтобы те величали его «несравненным Астезом».

В свободное время Сорго занимался сочинением длиннейшей и нуднейшей драмы «Инн окс Лагин, отец наш основатель».

Об этом он не преминул сообщить Эгину при первой же беседе в садике у дома Люспены. Видимо, Сорго рассчитывал, что Эгин упомянет о нем в следующем отчете гнорру. В этом смысле Сорго явно недооценивал покойного Гларта – тот прилежно упоминал о нем в каждом рапорте. Благодаря чему в архивах Свода имелась полная перепись трудов Сорго из Ваи. Не каждый столичный стихопевец удостаивался такой чести.

Тогда, в садике у дома Люспены, Эгин вполне справедливо заметил:

– Не приведи Шилол вам, Сорго, в действительности оказаться перевоплотившимся Астезом Торком. Ведь в этом случае по законам, установленным еще при Инне окс Лагине, «отце нашем основателе», вас ждет Жерло Серебряной Чистоты.

К огромному изумлению Эгина, лицо Сорго просияло и поэт радостно спросил:

– Правда? Настоящее Жерло Серебряной Чистоты?

В общем, Сорго, с точки зрения Эгина, был законченным идиотом. Наверное, только благодаря этому он умудрился уцелеть при прежних тайных советниках, несмотря на многочисленные доносы соседей.

Итак, пьяный вдрабадан Сорго качался, стоя на столе, посреди опрокинутых кубков и перетоптанных его сапожищами перепелов.

Губы Сорго были перемазаны чем-то красным. «Стало быть, кровь изображает на устах», – догадался Эгин.

В левой руке Сорго сжимал телячью печень, тушенную в яичном соусе, и, гневно потрясая ею над головой, орал:

– И вот преисполнится скверною суша! И вот, под землей расцветая, питаясь чужою игрою, появится нечто и выест всю землю под миром! И вот истекут из хуммеровых уст указанья…

Сорго тяжело перевел дух. В его глазах стояла стена вдохновения. Он пребывал в вещем трансе. В совершенном бесчувствии. Однако бесчувствие не мешало ему складно и быстро импровизировать тяжелыми астезовыми стопами – вскоре Сорго продолжил:

– …указанья… для сердца, изъятого прочь через реберный короб! И выйдут не люди, но лишь истребители плоти, и новое сердце отыщут себе на поживу!

С этими словами Сорго сжал пальцы, и телячья печень, развалившись, посыпалась неряшливыми кусками на стол.

«Ага, стало быть, это у нас сердце», – сообразил Эгин. Лорма рядом с ним пожирала Сорго глазами. Видимо, она была привычна к таким декламациям и находила в них известное удовольствие.

Эгину не понравился странный разгул Сорго. Он нашел, что все это не имеет никакого отношения к поэзии. Скорее уж – к чревовещанию. Эгину страстно захотелось уйти. Но как же Лорма?

Но слушатели Сорго, то ли в силу изрядной сытости и пьяного благодушия, то ли действительно захваченные неистовыми глаголами, сидели смирно. И даже разбитные пастухи не позволяли себе невежественно скалиться.