Вначале в Йемен отправили папу – преподавать. Мы с мамой приезжали к нему на три месяца зимой. И папа с мамой, и родители моих новых друзей создавали в Йемене систему образования, подобную советской. Отец преподавал в одном из новых, только что построенных институтов.

У советского человека было не так уж много способов прилично заработать. Один из них – работа в развивающихся социалистических странах. За нее платили в «твердой валюте», в долларах. Платили колоссальные по тем временам деньги. Кроме того, работа за границей считалась престижной, открывала доступ к дефицитным товарам: из поездок можно было привезти много чего: и одежду, и технику – телевизоры, магнитофоны и пр. Ведь в Москве, в обычных магазинах, подобного не было. В один миг благодаря Йемену я вдруг стала девочкой-мажоркой, как тогда говорили – в модной одежде, с жевательными резинками, магнитофоном и прочей ерундой.

Для меня это было приятно, но мало важно. Мое йеменское счастье было в другом. В Адене семьи советских специалистов жили в одном большом доме. И вот все дети, пока взрослые работали, собирались вместе, и многоквартирный дом превращался в огромную «коммунальную квартиру». Дети всех возрастов – от 4 лет до 16 – мы играли между квартирами, болтали, строили шалаши и хохотали. Ссорились редко, если что – все дружно мирили. Могли засесть у кого-то в квартире и устроить замок из подушек. Да такой, что все мы, все 15 человек, могли в этом замке поместиться-поселиться. Я, единственный ребенок в семье, и не знала раньше сколько радости может приносить дружба в большой компании. Месяцы в русском доме – лучшее время моего детства, радость, игра, свобода и мама рядом!

Карл Юнг писал: «Я должен подчеркнуть, что великий план, по которому строится бессознательная жизнь души, столь недоступен нашему пониманию, что мы никогда не знаем, какое зло может быть необходимо, чтобы оно превратилось в свою противоположность, и какое добро, возможно, ведет ко злу». И вот это «похоже, что лишь через опыт символической реальности человек… находит путь обратно в мир, в котором он больше не странник».

Одна из моих подруг в Йемене – Наташа – была старше меня года на два-три. Именно Наташа однажды рассказала мне о сексе. Ничего особенного, просто эпизод из детства. Но я вспоминаю ее, и приходит ощущение, что уже тогда и я, и она были на какой-то неведомой нам жизненной «развилке». Те наши разговоры о сексе, те странные игры, о которых я помню смутно, могли повлиять на ее судьбу. И, возможно, на мою. В Нине была дерзость. В детстве она плюнула в небо и крикнула: «Бога нет! Смотрите все, что я делаю. И ничего мне за это не будет!» – мне об этом рассказала ее мама, тетя Галина. Наташу ждала совсем скоро тяжелейшая неизлечимая болезнь.

Вернувшись в Москву, и мы, дети, и многие взрослые продолжали дружить. В 12 лет Наташа стала медленно угасать, у нее обнаружили дистрофию мышц – болезнь, при которой мышцы истощаются, перестают работать и человек быстро умирает. Врачи давали пару месяцев, но Наташа прожила долго, она умерла в 32 года, сердечная мышца не справилась.

Через свою болезнь Наташа стала совершенно другим человеком и умирала православной христианкой. Она крестилась, одним из ее любимых авторов стал и мой любимый митрополит Антоний Сурожский. Болезнь, через которую прошла Наташа, пожирает медленно, превращает в инвалида – это страшно. Мне было больно смотреть как она угасает. Разве не ужас – прожить большую часть своей жизни инвалидом? В инвалидном кресле? Удивительно, но Наташа никогда себя не жалела, не жаловалась мне. Она была уверена, что ей послана милость – пройти через все и через болезнь познать истинного Бога.