А сейчас снег и мороз, а на прилавках супермаркетов уже ровные ряды мандарин и разноцветные украшения к Новому году.

Я как будто успел прожить целую жизнь за этот месяц.

— Это просто мой приятель, - скороговоркой говорит Йени.

— Это просто моя коллега, - почти в унисон с ней говорю я.

— Слава богу, - с облегчением выдыхает Очкарик.

Так искренне, как почему-то умеет только она. Несмотря на то, что ни одна другая женщина в моей жизни не врала мне в стольких вещах, она все равно самая честная и искренняя из всех. Не знаю, что это за аномалия, и абсолютно не хочу вскрывать.

— Я, знаешь… Очень разозлилась...

Судорожно втягивает воздух ртом, и кончики пальцев в моих ладонях очень мелко дрожат. Очень осторожно, чтобы не напугать, сжимаю их чуть сильнее.

Напрягается.

Задерживает дыхание.

И потихоньку освобождает ладони.

Это немного царапает, но я примерно чего-то такого и ожидал, так что сам делаю шаг назад. Очкарик с благодарностью улыбается и снимает очки, потому что снега на стеклах налипло почти до слепоты.

У нее снова немного покрасневшие глаза, но чем дольше на меня смотрит, тем чище становится взгляд. Хочется встряхнуть ее как следует, попросить перестать корчить серьезную женщину и отпустить тараканов на свободу. Не могла же она вытравить их всех?

Кто бы сказал, что буду так сильно скучать по ее замороченности?

— Я, знаешь, - передразниваю ее, - тоже очень сильно разозлился.

— Правда? – Удивляется так сильно, как будто признался в смертном грехе.

— Пфффф… - фыркаю в ответ.

Она все-таки смеется.

И снежинки тают на бледных губах.

Может, это неправильно. Может, психологи обозвали бы меня еретиком за то, что не решаю проблему с места в карьер, но говорить о разводе и выяснять отношения прямо сейчас мне резко расхотелось. И ей тоже, раз не спешит сворачивать на эту тему.

Пусть будет пауза.

Мы разговариваем – уже хорошо.

Она смотрит на мои губы уже минуту и вряд ли понимает, что уже дважды очень многозначительно прикусила нижнюю губу.

В голову сразу лезет столько всего, что лучше бы поскорее убраться подальше с улицы.

«Мне без тебя было так хреново спать одному, писательница. Я до сих пор верю, что каждый звонок или сообщение – это ты. Я не снимаю проклятое кольцо даже когда дрочу как ненормальный, потому что рвет крышу от одиночества. И, угадай, о ком я думаю, когда это делаю?»

— Очкарик, - пытаюсь выдохнуть напряжение, - давай проведу тебя до дома? Ну или где ты тут… живешь.

Вместо ответа она долго копается в сумке и с виноватым видом вкладывает что-то мне в ладонь.

— Я на машине. Но мне сейчас… В общем, лучше не садиться за руль. Успокоительные уже начали действовать.

Теперь понятно, почему ее водило от столба до столба. Подозреваю, пила она не глицин.

У меня в кулаке ключ. Вернее, брелок в виде маленькой машинки с логотипом известного немецкого бренда.

Ну да, дочка совладельца «Меридиана» не будет водить старое американское ведро. Хоть мне в общем плевать – ездит она на «Порше» или на метро. Я бы перестал уважать себя, если бы выбирал женщину за ее материальные блага. Обеспечить семью я вполне в состоянии.

В салоне Очкарик стряхивает с себя шубу, забирается с ногами на пассажирское сиденье и отворачивается от меня к окну. Голову укладывает так, вроде собралась спать. Не удивлюсь, если правда через минуту отключится.

— Малыш, может, скажешь адрес?

Она вскидывается, виновато улыбается и снова покрывается румянцем. Теперь уже вся, до самых ушей. Называет улицу и дом.

Ну… как бы, ожидаемо.

Минут десять просто веду молча, даже музыку включать не хочется, потому что задним фоном за окнами снова метель и, если ничего не измениться, добираться в таких пробках нам минимум час, если не больше.