Дима бросает на нее разъяренный взгляд, но быстро берет себя в руки и кивает.

– На выход, – бросает он мне таким повелительным тоном, что я сразу же послушно выметаюсь на улицу.

Надо же, я даже не думала, что он так сильно будет переживать. Угрозы жизни ведь фактически не было, скорая успела вовремя. Но, может, ему об этом не сказали?

Так, стоп, что-то не сходится. Если он так волновался, почему не пришел потом? Почему даже не позвонил и не написал?

– Я вообще-то неделю лежала в обычной палате, – с вызовом говорю я. – Туда мог прийти кто угодно, но тебя я там что-то не видела!

– Точно, – цедит Дима и подходит ко мне ближе. Так близко, что я чувствую его запах – он всегда пахнет железом, теплым металлом, как раскаленные на солнце рельсы. Железом, немного сигаретным дымом и совсем чуть-чуть арбузной жвачкой, которую предпочитает всем остальным.

Его близость странно волнует и пугает.

– Отойди, – прошу я, но Дима не слушается.

– Знаешь, почему я не приходил? – опасным низким голосом спрашивает он.

– П-почему? – еле слышно спрашиваю я.

– Потому что ты даже не представляешь, насколько я был злой. Если бы пришел, придушил бы тебя, идиотку, голыми руками. Прямо в этой палате, – цедит Дима. – Я и сейчас, сука, еле держусь.

– Смешно!

– Нихера.

И что-то в его тоне заставляет меня умолкнуть и испуганно вжаться спиной в стену больницы. Дима смотрит на меня… нехорошо.

Я знаю, что он бизнесмен, что он уже очень давно не имеет никаких проблем с законом, что в бардачке его машины уже не валяется пистолет, но достаточно одного этого волчьего взгляда, безжалостного и холодного, чтобы мгновенно напомнить мне о том, что его прошлое, уличное, бандитское, никуда не ушло. Дима вырос на улице, был частью банды, как и мой брат, и, в общем, не случайно я в тринадцать лет умела отстирывать с одежды кровь и оружейную смазку и могла отличить травмат от «макарова».

– Э, ну, – я машинально облизываю пересохшие губы. – Вообще-то я не виновата.

– В смысле не виновата?! – рычит Дима.

– Врачи сказали, что дело не в аварии, легкое могло лопнуть от чего угодно, – защищаюсь я. – Хоть в бассейне, хоть на улице, если бы я упала.

– Да мне похуй на врачей, – бросает он. – Ты была в тачке с тремя бухими мужиками, вы перевернулись на трассе…

– Не перевернулись, – встреваю я. – Просто съехали на обочину.

– Лена! – рявкает он.

– Все, молчу-молчу, я просто уточнила.

– Сука! – Дима впечатывает кулак в стену в полуметре от меня, а потом молча смотрит на ссаженные костяшки, на которых выступает кровь. Смотрит, тяжело дышит и явно пытается взять себя в руки. – Так. В машину. Быстро.

Он подбирает мой пакет с вещами и идет к синему бмв. Новая машина, ей не больше года. Раньше, когда Дима только начинал свой бизнес и наши отношения еще не так сильно испортились, я часто над ним подшучивала, что продает он в основном корейские машины, а ездит на немецких. Почему такая нестыковка? А Дима ржал и говорил, что может себе позволить.

Блин, кажется, это было лет сто назад, в какой-то прошлой жизни. Мы давно вместе не смеялись, ужасно давно. И я бы соврала, если бы сказала, что мне от этого не грустно.

Я сажусь на переднее сиденье и пристегиваюсь ремнем.

– Что? – раздраженно спрашиваю я, заметив на себе пристальный взгляд Димы.

– Не больно?

– Что не больно?

– Ремень не больно давит? Тебе же там резали.

– А, – я растерянно касаюсь того места на груди, где были трубки. – Нет, вообще не давит.

– Ладно, – Дима заводит машину, но с парковки не выезжает. Молчит, тарабанит пальцами по рулю, а потом вдруг сообщает мне жестким равнодушным голосом: – Теперь у тебя будут новые правила, Лена.