— А ты не поезжай! — беспечно хмыкнул Боря. Никаких моральных страданий на тему «Это же мама» он не испытывал.

Я же так не могла. Хотя психолог, с которой я работала, утверждала, что дело не в возможностях, а в желании. Я просто боялась остаться в тотальном одиночестве, поэтому и поддерживала такие зависимые отношения с мамой. Перевести их в более здоровое русло не было никакой возможности, а рвать их окончательно я не спешила.

В выходной, так и не уговорив брата поехать со мной, я собрала целый пакет гостинцев и отправилась в больницу. Номер палаты узнала в справочной. Врач оказался дежурным, ничего толкового мне про состояние здоровья мамы не рассказал.

В палате мама лежала одна. Геннадий не поскупился, оплатил отдельный бокс. Я даже пожалела о его щедрости. В общей палате мама не постеснялась бы меня распекать, но была бы ограничена хоть чуть-чуть в громкости и фразах.

Когда я зашла в палату, мама смотрела телевизор. Перевела взгляд на меня, скривилась, но сделала звук потише.

— Явилась, — протянула она недовольно. — А братец где же?

После побега мама никогда не называла Борю сыном. Только «этот» или «твой брат».

— Боря занят. Передавал тебе привет, — слукавила я.

— Ой, не надо врать. Ничего он не передавал. Небось и забыл уже, как я выгляжу.

Я пожала плечами и прошла к тумбочке возле стола.

— Не надо мне ничего, — махнула рукой мама. — Я не просила ничего приносить.

Я поставила пакет на стол и посмотрела в окно. Потихоньку, маленькими шажками в город пробиралась весна. Мне хотелось выйти не прощаясь из палаты и уйти гулять в лес или парк, а не спорить. Я чувствовала, как моё всепонимание и всепрощение истончилось до тоненькой серебристой ниточки-паутинки. Ещё чуть-чуть маминых претензий, и что-то произойдёт внутри меня. А мне даже стало интересно посмотреть, что же будет, когда я перестану засовывать глубже свои возмущения и выскажу маме всё, что думаю.

Я выдвинула стул и села за стол, апельсины, сок и любимый мамин пирог с орехом пекан не стала даже доставать. Домой с собой заберу.

— Геннадий сказал, что надо приехать. Я приехала.

Мама уселась на койке поудобнее и окинула меня хмурым взглядом.

— Он звонил тебе ещё в четверг. Тогда и надо было приезжать!

— В четверг я не могла…

Мама перебила меня, не дав договорить:

— Да ты смерти моей ждёшь! Чтоб с братцем своим непутёвым квартиру пополам разделить!

Это была одна из любимых маминых тем про смерть и квартиру. И я на неё уже не велась. А вот в школе, когда мама хваталась за сердце и вопила про приближающуюся кончину, я бросалась к ней со слезами, пыталась убедить, что всё не так, что она самая любимая мамочка на свете. Я цеплялась за её руки, которыми она меня отталкивала от себя, и рыдала до икоты. И только когда я от слёз не могла ни говорить, ни нормально вздохнуть, мама, удовлетворённая моей истерикой, милостиво прощала. А я потом ещё пару дней мучилась мигренью и с месяц лебезила перед мамой.

— Так не видать вам моей квартиры! Я её на Настеньку давно переписала.

Строго говоря, была это папина квартира, полученная от автобусного комбината. Но после развода он не стал делить квадратные метры, ушёл ни с чем. А после Борькиного побега и вовсе отписал всю квартиру маме, лишь бы она разрешала мне с папой видеться и брата не терроризировала. То, что папина собственность отойдёт какой-то чужой Настеньке, было обидно. Но не более. Ни спорить, ни судиться в случае чего я не буду.

— За что ты так меня не любишь? — неожиданно мне стало очень важно понять свою мать, эту по сути своей несчастную женщину.

— А за что тебя любить? Неблагодарная выросла. Я всё для тебя, а ты… Даже в больницу приехать не можешь.