Ремень лег на Машкину спину сперва мягко, с запястья, еще раз, еще – для того, чтобы слегка разогреть кожу. Обычно я делал это флоггером, но сегодня почему-то вот захотелось именно ремня.

Незаметно я вошел в ритм, привычно поймал ту скорость и силу удара, что устраивала и меня самого, и Машку, скользившую за ремнем влево-вправо. Спина ее постепенно краснела, кое-где появлялись чуть более интенсивно окрашенные полосы, и я подумал, что пора сменить девайс, потому что ощущение должно нарастать.

– К стене, – велел я негромко, бросая ремень на пол и беря «кошку».

Машка встала, покачнувшись, подошла к стене и положила на нее руки, но я решил, что надо все-таки ее зафиксировать, потому, повесив плеть на плечо, подошел и сам просунул ее руки в болтавшиеся на крюках кожаные наручи, застегнул ремни, проверил, не вывернется ли из них тонкое Машкино запястье. Попутно прошелся рукой по спине – кожа была горячей.

– Продолжаем, – я отошел назад, снял с плеча «кошку», размахнулся с кисти и нанес удар вдоль позвоночника.

Машка вжалась в стену, уперлась в нее лбом, и я невольно зажмурился, снова увидев ее шею. Так, с закрытыми глазами, нанес еще несколько ударов, потом сменил девайс и посмотрел на Машку – она стояла по-прежнему ровно, только обычно сжатые в такие моменты в кулаки руки разжались, расслабились. Я вдруг понял, что сейчас хочу совсем другого, не продолжения флагелляционной сессии, а совсем другого.

Бросив так и не пригодившийся девайс на пол, я отстегнул Машкины руки и, подхватив ее, чтобы не упала, уложил на пол лицом вниз и пошел к шкафу. Там на верхней полке хранились свечи – толстые красные свечи, удобно ложившиеся в руку, почти как рукояти плетей. Взяв одну из них, я щелкнул зажигалкой и поджег фитиль. Парафин начал медленно плавиться, образуя озерцо, и я, вернувшись к лежавшей ничком Машке, вытянул руку и наклонил свечу так, чтобы парафин капал на иссеченную спину.

В первый момент она вздрогнула, повернула голову, но сразу успокоилась и расслабилась, вытянулась всем телом и закрыла глаза. Парафин застывал красными каплями на ее спине, я перемещал руку, чтобы получить подобие рисунка, и чувствовал, как с каждой падающей на Машкину спину красной каплей во мне поднимается желание. Затушив свечу пальцами, я поставил ее и, расстегнув рубаху, лег на Машку сверху, придавив ее к полу и дыша в шею:

– Раздвинь ноги.

Она подчинилась, и я, опустив вниз руку, коснулся ее, влажной и горячей от желания. Чуть приподняв ее под живот, я вошел и застонал. Не знаю, почему, но всякий раз наша близость казалась мне чем-то потрясающим, делавшим меня счастливым. Наверное, я просто любил ее.

– Где ты… этого… набираешься всегда? – выдохнула Машка, когда я откатился от нее и растянулся на ковре, тяжело дыша.

– Интуитивно… – пошутил я, совершенно не желая посвящать ее в то, где и у кого на самом деле учусь разным приемам и техникам. – Что, не понравилось?

– Почему? Вполне… только как теперь снимать это все… – она завернула руку и попыталась ногтями снять парафиновое пятно, застывшее на коже.

– Полежи пять минут, я сам все сделаю, – пробормотал я, закрывая глаза.

– Тянет кожу, – пожаловалась Машка.

– Потерпи, – отрезал я, не желая расставаться с охватившим меня блаженным чувством опустошенности.

Рядом послышался легкий вздох, но Машка затихла, прекратив попытки освободиться от парафиновой корки, покрывавшей ее спину неровными островками.

И все бы ничего, но… По неопытности и незнанию кое-каких нюансов я использовал свечу с окрашенным парафином, на который у Машки оказалась жуткая аллергия, потому вся спина ее покрылась красными вспухшими пятнами. Я, признаться, испугался – мы договаривались об отсутствии видимых следов, а, кроме того, выходило, что сейчас я своими действиями еще и здоровье ее поставил под угрозу.