Но основная моя жизнь протекала не там, и даже не в больнице, где я подрабатывал медбратом и оставался, если дежурил отец, чтобы иметь возможность оперировать. Те редкие минуты свободного времени, что оставались, я отдавал Теме и Мари. Вернее, Теме с Мари, так правильнее. Она оказалась мазохисткой с таким высоким болевым порогом, что это казалось даже ненормальным – настолько не чувствовать боли. Сперва я испугался, не знал, как с этим быть – Олег никогда не говорил, что так бывает, и его нижние всегда произносили «стоп», едва боль от ударов становилась чуть более интенсивной. Мари же…

Я даже не знаю, как она это выносила, потому что бил я ее без дураков, во всю руку, так, что на спине оставались следы – да, мы договаривались об их отсутствии, но как можно контролировать силу удара, когда понимаешь, что не можешь пробить эту чертову девку, не можешь вызвать у нее не то что желание остановить порку, а просто вырвать какой-то звук. Мне кажется, если бы она хоть раз заплакала в экшене – и все было бы совсем иначе, я не вел бы себя, как скотина, вынуждая ее делать то, чего она не могла.

Я каким-то шестым чувством понимал, что заставить ее выдавать эмоции может только какое-то моральное потрясение, что-то, выворачивающее ей мозги, а не ударные девайсы, пусть и самые тяжелые. Мне уже мало было причинять ей боль физическую, я захотел власти – абсолютной, полной, такой, как была у Олега над его японкой.

При воспоминании о том, как мой друг только поднимал правую бровь, а девушка уже знала, чего он хочет, и моментально это исполняла, сопровождая любое свое действие легким поклоном, у меня сводило все тело. Олег практически не разговаривал с ней – достаточно было жеста, взгляда, кивка головы. А ей, кажется, даже в голову не приходило, что можно возразить, отказаться исполнять его приказы. Она действительно переспала со мной, но, если честно, в этом плане оставила совершенно равнодушным – холодная, без эмоций. Вообще не Мари.

Но воспитать из Мари нечто подобное мне очень хотелось. Мне казалось, что вот тогда-то вообще бы все встало на свои места.

Теперь я понимаю, что с Мари этот план изначально был обречен – она намного сильнее меня характером, намного жестче, потому подавить ее мне не удалось бы ни за что – только совсем сломать, искалечить психику. Но в чем прикол сломанной игрушки?

Это я сейчас все понимаю, когда годы прошли, когда опыт в Теме стал богатым и разнообразным, а тогда… Мне казалось – ну, как это? Как это – нижняя не хочет подчиняться и делать то, что я сказал? Это неправильно. И я не мог понять, что Мари – мазохистка, ей не нужно ничего, кроме физической боли – вот там она королева. А все эти униженные позы, словесные оскорбления, пощечины, целование ботинок и принуждение к чему-то – нет, это ее не заводит, не приносит кайфа и, соответственно, не дает обратки мне. Но как же я этого хотел…

У меня все тело болело после наших экшенов – я драл ее «кошками» до тех пор, пока она не теряла сознание, потому что стоп-слово говорить так и не научилась, я чувствовал себя дерьмом, никчемным Верхним, неспособным подчинить себе женщину, заставить ее слушаться. Да что там – я ее запороть до стоп-слова не мог…

Приезжая к Олегу, я отрабатывал его нижних так, что те наутро просили его не подпускать меня к ним. Он посмеивался и все спрашивал, кто же это так вынес мне мозг, что я не могу остановиться. Я молчал, даже не знаю, почему.

Со временем я вдруг стал замечать, что сам Олег все больше уходит в садизм – чистый, без примесей, ему нравится пороть, и делает он это с удовольствием и виртуозно, оттачивая технику владения ударными девайсами до какой-то ювелирной четкости. Я не видел, чтобы у него срывалась рука, чтобы кончик кнута попадал не туда, куда был направлен изначально, чтобы флоггер ложился мимо траектории. Работал он красиво, меня это восхищало, я перенимал у него какие-то штучки, которые потом пробовал на Мари – и это всегда работало. Но в Д/с Олег больше не погружался, а свою японскую нижнюю отпустил, и она вроде бы уехала, не хотела оставаться в городе, где жил он.