"Да вы что, озверели все? Со мной-то что?" – искренне негодовал молодой человек, но никому не было дела до его мыслей. Никому... кроме этого голоса:

"Вот сам и не ори, коль голову бережёшь..."

"Но я хочу знать..." – растерянно произнёс он, осознавая, что в очередной раз не промолвил и звука, лишь мысли.

"Пора бы понять – нас не слышат!"

"Ты же слышишь?"

"Я да... но вслух ничего сказать не могу..."

"И..."

– Я... – вырвалось наружу.

"Могу!" – ликование накатило волной, придав сил. – "Я могу говорить!"

– Что со мной? – превозмогая накатывающую волнами тянущую боль в районе виска, прошептал Коля и, услышав свой голос, онемел. – Что... что с моим голосом?

– Рано тебе ещё говорить, красавица. Швы разойдутся, не дай бог, потом никаким лазером лицо не подправят.

– Красавица? Обкурились, что ли?

– Успокойся, девочка. Всё хорошо... сейчас укольчик, и уснёшь... тебе отдыхать надо.

Потянулась бесконечная череда бредовых дней. Коля то просыпался, то вновь отключался. Голос свой страшно было слышать – тонкий, девчачий. Руки, ноги зафиксированы. И ощущения странные в организме, да ещё и женский, полный обиды голос в голове спросил:

"Почему ты можешь говорить?"

"Это пищание ты называешь – говорить? Меня, случаем, не кастрировали? Я там ничего не чувствую..."

"Это обычный мой голос", – в интонации невидимой собеседницы послышалась обида. – "Но почему я не могу говорить, а ты можешь?"

"Не знаю. И мне это не нравится".

***

"...как же мне плохо..." – череда причитаний не прекращалась, и не слышать их было невозможно. Мысленно взвыв, Коля огрызнулся:

"А мне типа хорошо..."

"Почему папа не приходит? Неужели так зол?" – продолжил голосок.

"Потому что он уже лет пять как умер..." – жёстко отрезал парень, в надежде на покой.

"Нет! Это неправда!"

"Правда. Суровая, но правда. Умер. Сгнил в земле. Стал кормом для червей!" – мысли лились рекой, но женский истошный вопль заглушил всё:

"Нет! Нет... только не это...

Тишина.

"Я так давно в отключке?" – в голоске послышался испуг.

"Не думаю. Кажется, это ты сбила меня пару дней, может, неделю назад..."

"Я? Да, я кого-то сбила. Но почему... почему нас не слышат?"

"Не знаю..."

Юле удалось открыть глаза. Просторная палата с натяжными потолками, выдержанная в бежевых тонах. Неподалёку в кресле дремлет немолодая женщина в зелёном халате. За её спиной огромное панорамное окно во всю стену. Меж раздвинутых штор виден кусок вечернего неба и верхушки деревьев.

– Пить... – попытка встать. – Что у меня со связками? Почему я начала басить?

– Вот, попей, – встрепенулась сиделка, протягивая стаканчик из тонкого стекла. – А со связками, слава богу, у тебя, голубчик, всё в порядке.

Взгляд падает на свою руку, и она... вроде обычная... резко разжимается. Стакан со звоном летит на пол, позвякивая осколками по кафелю.

– Осторожнее надо... эх... сейчас уберу... – вздыхает сиделка.

"Что это?" – испуганный женский вопль в голове.

"Вот мне тоже уже интересно, что это? Тело моё, а я пальцем пошевелить не могу..."

"Как это?"

"В голове постоянно бабские вопли..."

"Не бабские! А женские!"

"Да веришь? Мне как-то глубоко насрать!"

"Хам!"

"Ещё и моим телом управляют помимо моей воли..."

"То есть как – твоим? А моё где?"

"Хороший вопрос..."

"Я умерла? Я не хочу умирать!"

"Прекращай истерить. Ты или мой бред, или хз что, но я не в лучшем положении. И всё это даже неважно... лучше прекрати истерики и прислушайся к тому, что здесь говорят..."

***

– Ну что же, пора уже и ходить потихоньку, – внимательно наблюдая за реакцией пациента, "порадовал" врач.

– Я хотела бы увидеть папу...

– Ну, и позвони ему, это раз. А второе, – Юле показалось, что в глазах врача промелькнуло тщательно скрываемое понимание происходящего, смешанное с ликованием, – если у тебя проблемы с ориентацией, не стоит их афишировать...