Когда я ехала в Москву, я обещала себе, что не буду терзать себя прошлым. Не буду ни о чем сожалеть. Кирилл давно шагнул дальше, я тоже должна. Нельзя жить постоянными сожалениями. Просто нельзя. Да, я сама все разрушила. Да, чувствовала, что тогда он меня по-настоящему любил. Да, знаю, что никогда не простит. Я себя тоже не прощу. Но разве в этом сейчас есть какой-то смысл?

С губ срывается шумный вздох, который я не успеваю запереть внутри. Не вижу, но чувствую, что Гордеев поворачивает голову в мою сторону. Молчит. Я тоже молчу, но ощущаю, как с каждой секундой напряжение между нами усиливается. Как гроза, которая набирает силу, чтобы рвануть мощными раскатами позднее.

Наши глаза встречаются. Прочитать хоть что-то в темной глубине его зрачков нереально. О чем он думает? Раньше понимать его было сложно. Сейчас – просто за гранью моих возможностей. И все же…

Я не знаю, как это объяснить. Я просто не знаю. Но я вдруг чувствую в себе эту потребность. Сказать, ему как сильно я сожалею. Пять лет назад мне не хватило смелости сделать это глаза в глаза, как он этого заслуживал. Сейчас, конечно, поздно. Для него поздно. Но для меня это – незакрытый гештальт, который, как бы я ни барахталась, тянет меня вниз.

- Кирилл, – начинаю осторожно, но испуганно замолкаю, стоит ему припечатать меня мрачным взглядом. С ним всегда так. Я вообще не робкого десятка, но с Гордеевым все мое красноречие всегда летит в трубу.

Тишина между нами так и гудит. Сейчас даже уши закладывает, словно резко на высоту поднимаюсь.

- Говори, - голос низкий, отрывистый. Звучит как приказ, но я ведь сама хотела сказать, не он меня принуждает.

- Я хотела сказать, что мне жаль. Я… – перевожу дыхание, неосознанно комкаю шелковую ткань своих брюк. – Тогда пять лет назад… Я совершила ошибку.

В его глазах мелькает что-то, как одинокий язык пламени, который Гордеев быстро тушит взмахом ресниц.

- Не имеет значения, – отвечает таким жестким тоном, что у меня мурашки бегут по коже. – Сейчас не имеет. Мне это не интересно. Поняла? Больше ничего подобного чтобы не слышал.

- Хорошо, – я нахожу в себе силы кивнуть. Сердце тарахтит как старенький грузовик. Зрение мутится, потому что на глазах выступают предательские слезы. – Просто хотела, чтобы ты знал. Мне это важно.

Сердито стискивает челюсти и, одарив меня еще одним яростным взглядом, Кирилл отворачивается к окну. И больше до самого дома не говорит мне ни слова.

16. Глава 16

Зачем я все это сказала? Ну, зачем? Кто меня за язык тянул? Выговорилась, называется. А чего добилась? Гордееву на мои извинения наплевать. И без того хрупкое перемирие между нами безвозвратно разрушено. А сама я, вместо желанного освобождения, испытываю лишь стыд, горечь и отчаянную потребность исчезнуть.

От Кирилла, пока мы ждем лифт, чтобы подняться в квартиру, исходят такие мощные волны ярости, что я не решаюсь даже взгляд оторвать от пола. Что его так взбесило? Почему сейчас он даже злее, чем был вчера, когда мы с ним схлестнулись из-за моего отсутствия и выключенного телефона?

Хмурюсь, разглядывая свои ноги в босоножках на немыслимом каблуке. Убеждаю себя, что только в них причина того, как неустойчиво я ощущаю себя на ровном месте. Не нужно было мне их покупать. Не нужно было наряжаться. Пошла бы в джинсах – это ровным счетом ничего бы не изменило.

Металлические двери лифта захлопываются за нами, спустя двадцать секунд открываются снова. Пустынный холл, небрежное позвякивание связки ключей. Когда Гордеев открывает дверь в квартиру, я вздрагиваю. Ничего не могу с собой поделать. Это рефлекс, который срабатывает быстрее, чем я успеваю погасить его.