– Может, не стоит впутывать? – вопрос, от которого я мог бы протрезветь, если бы был накачен, к примеру, алкоголем. К сожалению, я под воздействием сильнейших психотропных с вишнёвым послевкусием, но всё равно в конкретном таком ахуе.

– Как ты себе это представляешь?

– Очень просто, Павел. Не думаю, что она сама горит желанием вставать на старые рельсы.

В задумчивости возвращаюсь к каракулям.

– Марк уже рисует? – побуду и я мастером неожиданных вопросов.

– Марк с карандашами делает такое, что ты ни с одной бабой не проворачивал. А если дать ему ещё и точилку – тушите свет, – глумится, выбивая из меня очередную улыбку. Вторая искренняя за два с лишним года. Неплохо, неплохо…

– Если честно, я ставил на мужиков Линды, – окончательно прихожу в себя и возвращаюсь в строй. – Со стороны Солнцева только его мать и бывшая пассия, которой он дал от ворот поворот, чуть только на горизонте замаячила Линда. Жена погибла давно, у той только отец был, но и он не на долго после смерти дочери на этом свете задержался.

– Надо идти от исполнителя, – морщится и достаёт пачку сигарет. – Огнестрел – неплохой ориентир.

– Да она его пулей скорей приласкала, – копирую его полностью во всех действиях, – капли крови на полу, немного в коридоре, пара на лестнице, потом и вовсе голяк. Собрал, можешь Панфилову своему обожаемому впарить на экспертизу, пусть по базам пошарит, вдруг фартанёт. Но проще прижать бывшую. Мать-то чё? Такую наседку, как Линда, любая в невестки мечтает заполучить.

– Твоя? – хмыкает Эмир.

– Моя вообще от любой в восторг придёт, – встаю и подхожу к окну, распахивая раму.

В гроб меня вогнала своими нравоучениями и уговорами. Жена плюс дети, по её мнению, равно абсолютному счастью. А у меня жизненных сил нет даже на то, чтобы притвориться любящим мужем, не то, что б быть им для кого бы то ни было. Ну и куда в такой, с позволения сказать, союз, ещё и дети? Я рос в крепкой любящей семье, своим меньшего желать – непростительное скотство. Всё или ничего.

– На площадку пошли, – осаживает верный хранитель очага, забываясь, что в гостях, и в момент выводит из равновесия.

– Тогда уж на улицу, – в раздражении захлопываю окно с громким скрежетом старой деревянной рамы и через форточку слышу, как начинает заливаться плачем соседский ребёнок. – Не хата, а конура собачья! – рявкаю свирепо, кривясь от досады на свою резкость.

Разбудил чьего-то мелкого… щенка мне дайте, пну до кучи, чтобы совсем мразью ещё и в собственных глазах выглядеть. Близкие-то давно уже крест поставили.

Оборачиваюсь и вижу Линду, со слезами на глазах вжимающуюся в стену. Поговорила, блядь. Что этот урод ей наговорил, что её так мажет? Очередной уёбок! Узнаю, что обидел – башку откручу нахер! Не фигурально.

– Эй, порядок? – проявляю малую толику заботы. Хочу коснуться её, руку тяну, но она делает выпад вбок.

– Да, – разлепляет плотно сомкнутые губы и моргает, прогоняя слёзы. – Курить пошли?

– Да, – бросаю резко и прохожу мимо, стискивая зубы.

Шарахнулась от меня, точно я чумкой болен. Охуеть как мотивирует из дерьма её вытаскивать. Да и на всё остальное. На жизнь, например.

Курим молча и зло.

Ребёнок продолжает разрываться, эхом разнося плаксивое протяжное «ма-а-м-аа» по всему двору, пока из окна не высовывается Линда и не начинает петь колыбельную своим чарующим ведьминым голоском.

От неожиданности начинаю кашлять дымом, а Эмир роняет голову к груди и вышвыривает сигарету, дабы не совершать моих ошибок. Кое-как клею разрывы лёгкого, задираю голову и растекаюсь мокрым пятном по асфальту, переливаясь бензиновыми разводами, через себя каждую высокую ноту пропускаю, что она с лёгкостью берёт.