– Да я… – смутился оробевший писатель.

– Вот именно, кто ты?! Ты же…

Злоречивая зависть бездарного богомола не успела коснуться ушей несчастного Николая Васильевича. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Пушкин: лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен, он весь как Божия гроза[16].

– Заткни свою чёртову пасть! Ты – насекомое! – крикнул он грозно, ничуть не заботясь о собственной участи.

От неслыханной дерзости монстр опешил.

– Это что ещё за кандибобер такой явился сюда и нам угрожает? – каждой клеткой зелёного своего естества богомол выражал презрение к «дерзкому прощелыге». Он опёрся о стол передними лапами и навис над поэтом усатым чёртом. – Так-так-так… Похабный циник, умеющий волшебно жонглировать рифмами[17], решился на бунт.

Пушкин стоял перед тварью живым, недоступным для страха героем; тёмно-серые с синеватым отливом глаза – большие, ясные[18]– горели на бледном лице праведным гневом. Он казался высоким, сильным и невероятно красивым, как бывает красив всякий идущий на смерть за други своя.

Гоголь сбежал, рыдая о скорой смерти учителя:

– Он убьёт его! О, я несчастный! – оставив поэта один на один с порождением дьявола.

Они сошлись. Свет и тьма, жизнь и смерть, добро и зло. Богомол «выстрелил» первым, без предупреждения, подчиняясь природе хищника. Голод его давно перешёл в фазу «зверского», и мускульный желудок с зубцами настойчиво требовал пищи. В своём богомольем уме Борис Борисович давно поставил жирную точку после слова «сожрать» и ждал только повода. Пушкина он ненавидел. И не потому, что гений Пушкина был ему недоступен. Само присутствие поэта на грешной земле мешало редактору. Как будто Кто-то Незримый день ото дня исповедовал его совесть, не позволяя зверской природе жить в полную силу.

Александр Сергеевич даже не понял, как оказался в огромных, покрытых шипами передних конечностях зверя, схватившего его поперёк тулова и уже ломающего ему хребет.

Звук рвущейся плоти парализовал несчастного паучка. Качаясь на тонких ногах, он смотрел с высокого шкафа, как редактор, рыча и рыгая в пространство, откусывал голову Божьему человеку.

– Эй, кто-нибудь!

Бессилье душило; не Пушкин, а он был в жвалах охотника, ему ломали хребет, России…

– Хватит!

Костя как будто очнулся. Пусть он маленький, пусть ничтожный, но всё же он – почти человек, и он попытается сделать хоть что-то. Он прыгнул на Бориса Борисовича и принялся дубасить по его голове всеми своими паучьими лапками. Он бил и кричал, кусал и царапался, не жалея себя, не думая о последствиях. В глазах потемнело. Он падал куда-то, и слёзы гнева душили его.

Костя-Гугл очнулся. Мокрый от пережитого ужаса, он жадно давился воздухом, будто только что вынырнул из воды. Ужасные крики вперемешку с хрустом ломаемых костей и чавканьем хищника ещё полнили разум. В комнате нестерпимо воняло – это терпкий запах зверюги грязным суккубом проник в его мир.

– К чёрту Игру, – сбросив очки, Костя сел на кровати, уставший, больной и чрезвычайно рассерженный на мистера Фога за только что пережитый им ужас.

За дверью, не смея войти, металась Маргарита Раисовна.

– Кока! Кокочка, с тобой всё в порядке? Ты кричал.

– Всё нормально, ма, – бросил он в дверь. – Это был просто сон.

2020–2022