– Вот плоды нигилизма! – говорил он. – И чего им еще нужно, этим извергам? Такого ангела не пощадили…
Старший брат, Константин, студент-естественник (впоследствии известный биолог), ярый «нигилист», начал заступаться за «извергов». Отец закричал, затопал ногами, чуть не проклял сына и тут же выгнал его из дому. Мать умоляла простить, но отец ничего не хотел слышать.
Ссора длилась долго, несколько лет. Мать заболела от горя. Тогда и началась у нее та мучительная болезнь печени, которая свела ее в могилу. Я всегда вспоминаю ее в образе мученицы-заступницы за нас, детей, особенно за двух любимых – за старшего брата и за меня (XXIV. 110).
В поэме «Старинные октавы» (1906), поэтическом варианте своей биографии, Мережковский заменил цареубийство типологически близкой ситуацией убийства генерала Трепова, сохранив остальные детали и последствия этой драматичной семейной ссоры. В частности, лирический герой поэмы особенно подчеркивал противостояние между достигшим карьерных высот отцом – «чиновником усердным» и его сыновьями, младшим и старшим:
Закономерно, что вопрос о цареубийстве искренне волновал Мережковского. Проводя исторические параллели, писатель проявлял интерес к любым оппозиционным династии Романовых деятелям. Историческим эквивалентом покушения на Александра II для Мережковского стало восстание декабристов. Этой теме он посвятил романы «Александр I» и «14 декабря». Уже в первом из них цареубийство стало лейтмотивом, а дискуссии по поводу физического устранения императора и даже всей династии (предельного кровавого варианта цареубийства) неизменно находились в фокусе повествователя. Кроме того, в «Александре I» император символически уравнивался со своим племянником и тезкой, – будущим Александром II. В одном из эпизодов произведения оба героя оказываются в комнате с вещами убитого Павла I и при виде старых пятен крови переживают символически объединяющее их чувство ужаса. Таким образом Мережковский проводит аналогию между двумя эпохами и двумя монархами: «Над обоими, над сыном и внуком Павловым, пронесся ужас, соединивший прошлое с будущим» (VII. 221).
Резонно предположить, что Жуковский – автор «Послания императору Александру» и наставник цесаревича Александра Николаевича – был наделен каким-то местом в лабиринтах памяти Мережков-ского об имеющем семейные корни конфликте с отцом – государем – государством. В мировоззрении писателя-символиста Жуковский занял то же место «отца», литературного «первопредка», что и впоследствии в риторике И.А. Бунина, определявшего границы русской классики двумя Буниными. Только в сознании автора трилогии «Христос и Антихрист» сам статус «отца» приобрел негативные коннотации, а потому замалчивался или сознательно дискредитировался. В целом на протяжении многих лет метафора отцеубийства для Мережковского оставалась одной из наиболее востребованных. Так, параллельно с работой над своим первым символистским манифестом он переводит обе трагедии Софокла о царе Эдипе: «Эдип-царь» (1893) и «Эдип в Колоне» (1896), основанные на мотиве отцеубийства. Позднее, в речи «Интеллигенция и народ» 1918 г., подводившей итоги политическому перевороту 1917 г., писатель обращается к классическому образцу отцеубийства в русской литературе: «Интеллигенция, как Иван Карамазов, сказала: “все позволено, убей отца”. А народ, как Смердяков, сделал – убил. Произошло небывалое, всемирно-историческое преступление, народ стал убийцей своего отечества, отцеубийцею»