. Арестованный в сентябре 1930 г. член кружка И. С. Макаров, перечисляя лиц, регулярно посещавших его заседания, назвал Л. В. Черепнина, Н. В. Устюгова, Н. И. Привалову и А. Н. Сперанского[127]. В конце 1930 г. Черепнин и Привалова были арестованы, но Устюгов и Сперанский избежали ареста. Очевидно, Устюгов поначалу надеялся, что заключение Черепнина и Макарова будет недолгим. В октябре 1930 г., иносказательно сообщая Осоргиной-Бакуниной о репрессиях по «Академическому делу», он писал: «Относительно серьезной болезни Ал. Ив. [Яковлева] Вы правы. Вл. Ив. [Пичета] не ответил на открытку, очевидно по болезни, так как и он болен. К сожалению, я не могу сообщить Вам подробностей, так как не был ни у того, ни у другого. Из прежних товарищей видел только Сер. Дм. [Минеева] и Марию Павловну. Они здоровы и работают по-прежнему. Лев Вл. [Черепнин] и Ив. Сер. [Макаров] больны, но я никак не соберусь навестить их. Думаю, что пустяки. Сейчас осень и очень много больных. В Москве гуляет злокачественный грипп»[128]. Но эти надежды не оправдались: Макаров был приговорен к трем годам заключения в Вишерском ИТЛ, а Черепнин был выслан на три года на двинские камнеразработки[129].

В это же время поступали доносы и на самого Устюгова. В его личном деле в фонде Комакадемии в Архиве РАН хранится рапорт, направленный начальнику «легкой кавалерии» от рядовой участницы данного движения. В то время «легкой кавалерией» называли отряды комсомольцев, занимавшиеся проверкой работы учреждений и предприятий. Такое название эти отряды получили благодаря методам своей работы – внезапным рейдам, или «налетам». В рапорте указывалось на духовное происхождение Устюгова и подчеркивалось, что связей с отцом он не порывал. Также в нём говорилось, что Устюгов являлся инициатором протестов против выселения из дома, где он проживал, прежнего домовладельца, выступал против подписки на 3-й заем индустриализации и утверждал в частных разговорах, что «История» Покровского является халтурой, а «он де признаёт только Ключевского и т. п.». Выводы рапорта гласили: «т. Устюгов несомненно не наш человек. Нужно выяснить, на какой именно работе, если на научной, то, несомненно, это недопустимая вещь в Комакадемии, когда идет чистка в вузах профессорского состава»[130].

На наш взгляд, данный рапорт следует датировать февралем 1931 г., так как Устюгов переехал на новый адрес весной 1930 г., когда получил комнату в доме в Мертвом переулке[131]. Как раз незадолго до его переезда проводилась подписка на третий заем индустриализации, осуществлявшаяся в 1929–1930 гг. Тем не менее, судя по имеющимся источникам, Устюгов избежал каких-либо последствий этого доноса. В мае 1931 г. он ушел в отпуск, из которого вышел только в январе 1932 г. Через год, в феврале 1933 г., он оставил работу в Комакадемии и перешел на должность заведующего отделом комплектования в Библиотеку Политехнического музея[132]. В тот период, когда он служил в Библиотеке Политехнического музея, произошли важные изменения в его личной жизни – около 1934 г. он женился на Александре Николаевне Устюговой, также являвшейся библиотечным работником.

Вскоре после ухода Устюгова из Библиотеки Комакадемии вышла его первая печатная работа, которой стало предисловие к документам о волнении крепостных рабочих на шелковой фабрике помещика Окулова в Бронницком уезде Московской губернии в 1841 г., опубликованное в сборнике «История пролетариата СССР»[133]. Характеризуя ее в письме к Осоргиной-Бакуниной, он писал, что эта «статья не является ни предисловием к публикации документов, ни вступительной статьей в более широком смысле этого слова. Это обработка публикуемых документов, самостоятельная статья, написанная на основании тех материалов, которые в них содержатся. Писать настоящее вступление к такому мелкому материалу не было смысла – похоже на выстрел из пушки по воробью. Я и дал статью, где был тщательно собран весь печатный материал о фабрике, ее владельце и арендаторе. Редакции угодно было рассматривать эту статью как вступление к публикации, и она предложила мне переделать соответствующим образом статью. Переделывать в настоящее предисловие не было смысла, как я уже сказал, и я максимально стиснул первую часть, поместив ее в примечаниях и опустив большую часть деталей, а вторую оставил почти без изменения. В таком виде статья прошла, но я вполне согласен с Вами, что она получилась довольно корявой. Что же касается некоторых замечаний об отдельных фразах, то, конечно, я вполне с ними согласен. Только не имея под руками никаких материалов, я затрудняюсь сказать, на чей счет это должно быть отнесено – на мой, типографии или редакции. По статье прошла редакторская рука, которая, с моей точки зрения, в некоторых местах подпортила мой текст. Редакция заменила некоторые слова, вставила две-три фразы, которые мои знакомые без всякого труда узнают»