– Ты всегда так делаешь, ты вынимаешь чувства буквально из всего. Я хочу чувствовать, что возвращаюсь куда-то. Я хочу чувствовать себя с тобой как дома.

Я кивнула, не взглянув на него. Я понимала, что спорить невозможно. Он меня совершенно не понимал. Я прижимала книги к груди до тех пор, пока не почувствовала, как мое сердце бьется об обложки. Мастерсон взял их у меня и прочитал все. Иногда я представляла, как мы с ним встречаемся в комнате для нашего совместного чтения и продолжаем реализовывать нашу жизнь там. Но я понятия не имела, как попасть в эту комнату, а разговоры о книгах только все усугубляли.

– Я хочу чувствовать себя с тобой как дома, – проговорил он.

Прижимая к себе книги, я ткнулась в него лицом и сказала, что он самый глупый человек, которого я когда-либо встречала, даже глупее меня.

Я написала Мастерсону письмо от руки и сделала это, совершенно не думая, о чем пишу.

Когда я закончила, я была удивлена, увидев то, что написала: «Так много людей смотрят на меня, но на самом деле меня не видят. Ты другой. Ты даже не знаешь, что я существую, но ты видишь меня». Там также была фраза: «Я так сильно тебя люблю». И: «Ты самый привлекательный человек, которого я знаю. В тебе всегда есть что-то новое». Осознав, что я натворила, в строке «Дорогой Мастерсон» я зачеркнула в его имени практически все буквы, оставив только первую и последнюю и написав сверху большую У, чтобы получилось «Дорогой Мун».

Я запечатала письмо и отправила его Мастерсону.

Вполне вероятно, что он понятия не имел, что я имею в виду. Но лучше бы он вообще ничего не понял, чем понял бы большую часть, но не все. Я устала от споров и откровений, от слов, слетающих с моих губ и разбивающихся о лицо другого человека. Такая грубость неизбежно вносила изъяны в наши отношения. Я очень хотела, чтобы наше общение стало более глубоким, но мне не хотелось, чтобы оно стало от этого напряженнее. Я мечтала сделать все настолько тонко, чтобы в конце концов мышление Мастерсона приспособилось к моему и он сам бы не понял, как это произошло.

Ответа не было. Тогда я начала писать Мастерсону еще одно письмо, адресованное Муну.

Но в итоге вместо этого я написала рассказ.

Он начинается с того, что главная героиня стоит на автобусной остановке в Берлине. Она трет глаза. Мушки перед глазами мешают ей видеть мир, который просто существует. Он ни мрачный, ни ясный. Но если мир окутан мраком, она хочет иметь четкое представление об этом мраке. Она поворачивает голову и замечает мужчину, который необычайно спокойно затягивается сигаретой. Она находит его красивым и надеется, что никто из людей на остановке не считает так же. Ее внутреннее чувство прекрасного трепещет при мысли о том, что он тоже может понравиться одному из этих людей. Она подходит к мужчине и просит затянуться. Он молча протягивает ей сигарету. Она затягивается с такой силой, что дым проникает прямо к ней в мозг. Вообще она не курит. У нее нет такой привычки. Для нее это грубый жест желания. Она надеется, что это и так понятно. Со слезящимися глазами она возвращает сигарету.

– Я уже знаю, что вытерпела бы самую непростительную боль ради тебя, – говорит она, засовывая руку в карман его пальто и перебирая мелочь между пальцами.

– Тогда давай сделаем что-нибудь вместе, – отвечает мужчина. – Может, нам сходить поесть? Я знаю, что мне стоит это сделать. Но у меня не тот аппетит, что заслуживал бы внимания. Я родился с желудком меньше, чем мое сердце. Посмотри на мое тело, – он показывает на себя сверху вниз, – оно невероятно длинное. Во мне так много того, что нужно подпитывать.