В этом доме давно никто не жил. Перед продажей Варвара Семёновна прибрала в избе, но после зимы охотника встретил бардак. Где-то на полу по углам был разбросан мышиный помёт, в некоторых местах жук-короед сточил в пыль дерево, которое мельчайшими опилками было насыпано где попало. На подоконниках валялись засохшие насекомые, тонкие нити чёрной паутины тянулись по углам и на потолке. А запах в помещении был влажный и затхлый. Но всё поменялось, когда растопили печь. Жар и треск дров принесли уют и духоту. Убранный и помытый дом наполнился запахом нагретого дерева и влажных полов. В течение лета охотник немного разграничил пространство. Справа от печки прибил полки для кухонной утвари, слева установил спальное место для себя, в другой стороне избы поставил дочкину кровать и обеденный стол у окна, которое выходило на дорогу. Постепенно в избе стала появляться другая мебель. Она была уже старая и привозилась из разных мест: кресла с потёртой и поблёкшей от времени обивкой, коричневый комод для белья с поцарапанным лаковым покрытием, деревянная лавка орехового цвета, старинный шкаф для посуды с резным декором по углам, журнальный столик. Полина навезла много разных игрушек, которые потом выцвели, поломались и были выброшены гнить где-то в почве, в канаве.

Основная жизнь деревни шла на втором берегу, где как раз поселился Юрий Степанович. Тут и ферма на пригорке стояла, и местный деревянный клуб. Тут делала стоянку автолавка и дворы были шумнее, веселее.

Лето тысяча девятьсот девяностого года дополнилось новой историей деревни, и кто знает, что ждёт её впереди.

Раннее утро в деревне по ощущениям всегда чистое, прозрачное. Воздух прохладный до мурашек. Ничего, кроме оголённого неба, с которого после ночи не успела стереться луна, не предвещает июльского зноя. Лениво поднималось солнце, облокачиваясь о горизонт поля. Совсем скоро оно высоко зависнет в небе, потеряет свои чёткие контуры, когда раскочегарит в полную силу и иссушит всю росу, что собрала трава за ночь. По этой росе, несмотря на раннюю зябкость, на коленках в садовой траве ползала Полина. По привычке отца она вставала рано и из скучной избы бежала в сад играть, воображая себя тем или иным животным, что запомнились ей в деревне. В корову, пасущуюся на лугу, в кур, расхаживающих по двору и скребущих лапой землю. Играет, пока отец не позовёт завтракать.

– Полька! Иди уже, давно сырники пожарил. Давай, давай, моя дорогая. Позавтракаем и в лес пойдём, мы ещё с тобой за цыганские поля не ходили землянику смотреть.

Цыганские поля носили такое название неспроста. Местные жители рассказывали, что ещё до войны к ним в деревню забрёл цыганский табор. Пришли мирно, спокойно, не воровали, денег не просили, словно бы просто решили пожить. Но в самой деревне не остановились, а разместились за лесом на ближнем поле, как его называли раньше. Жили около месяца там тихо-тихо. Потом ушли, и больше их не видели. А поля так и стали называть – цыганские.

После завтрака Юрий Степанович вышел на крыльцо, держа в руках сапоги и портянки. Присел на край ступеньки, поднял штанину и стал закручивать вокруг стопы жёлто-серую извалявшуюся материю. В сени вышла Полина, брякнув здоровенным дверным крючком. Дёргаясь от нетерпения, пыталась застегнуть последнюю пуговицу на камуфляжной куртке, которая была на несколько размеров больше неё.

– Камуфляжку надела? – не поворачиваясь к девочке, спросил отец, засовывая ногу в длинный запыленный сапог.

– Ага.

– Шапку?

– Мигом, – справившись с пуговицей, шмыгнула обратно в дверь избы.