Тушёнку и прочие компактные, но тяжёлые вещи я сложил вниз, а дальше стал впихивать в раздувающийся чёрный пузырь вещи по мере убывания их массы: чем легче предмет, тем ближе к горлу мешка он ложился.

Что характерно, ничего из приобретённых навыков прошлого я не забыл. Точнее не так: они всплывали в моей памяти, перетекая в руки по мере того, как я совершал действия по подготовке и сбору нашего отхода.

Пока я расфасовывал всё по мешку и маленькой кожаной сумке, вошла Жанна. Она подошла так тихо, что я чуть не ударил её тем, что подвернулось под руку. В руках она держала только что снятый с плеч модный рюкзак, набитый чем-то под завязку.

– В моей квартире ничего, что пригодится в дороге не оказалось: родители не любили загородный отдых. Но я зашла к той старухе, – смущённо сказала она.

В школьном рюкзачке шестиклассницы оказалось ещё несколько упаковок спичек в целлофане, которые я не заметил из-за спешки: старуха должна была вернуться с минуты на минуту, но большая часть его пространства была забита желтовато поблёскивавшими банками тушёнки.

Этого я не ожидал. Я представил себе, как она заходит в квартиру, перешагивает через труп старухи с торчащей из головы рукояткой топора, идёт к ней в кладовку, набирает запасы еды убитой, прекрасно осознавая, чем она занимается. Это не укладывалось в мои представления о детской психике. Не знаю, как я бы поступил на её месте, но почему-то мне кажется…

– А ты не думала, что она тоже может обратиться? Что она ждёт тебя за закрытой дверью?

– Н-нет… Об этом я как-то не подумала.

Она очень мило опустила прелестные синие глаза в пол.

– Давай сюда. Хотя всё это мы взять не можем.

Мешок пришлось разбирать до самого основания. Было уже около полудня. Многое бы упростилось, если бы у меня были часы со стрелками, которые работали бы от батареек или от заводного механизма, но определение времени по стрелкам вызывало у меня затруднение, поэтому я не держал таких часов, предпочитая электронные аналоги. Около полудня было по моим ощущениям.

Переложив рюкзак, я помог собрать рюкзачок Жанночке, как будто приличный родитель, собирающий дочурку в школу. Со стороны это могло бы так и выглядеть, если бы не повсеместный бардак и повязки у нас на лицах.

В её характере было что-то… Кокетливое. Мне казалось, что порой она прижималась ко мне излишне, нежели это должна делать тринадцатилетняя девочка по отношению к старшему покровителю, от которого зависит её жизнь. Может в этом и нет ничего странного, в конце концов в тринадцать лет у девочек уже пробуждается природа, и она вполне могла действовать в соответствии с природным алгоритмом, не осознавая этого. Не знаю. Что было потом, было потом.

Осмотревшись, я почувствовал не облегчение от того, что кропотливая работа по сбору, стоившая содранной в кровь кожи вокруг ногтей, закончена, а страх и неуверенность. Теперь начиналось страшное. Мы прощались с жизнью в четырёх стенах. Там, за окнами ждёт что-то другое. Неизвестное. То, от чего придётся прятаться не известно где, добывать еду не известно как, спать на чём попало. Пока это были только призраки предстоящего, я не знал каково это всё на самом деле, потому что по-настоящему мы чувствуем лишь то, что ранит, цепляет за живое. Ты читаешь это как историю, ты не испытывал реального страха смерти. А если бы испытал, то не стал бы это читать, потому что никакие слова не опишут состояния дикости, отсутствия информации, враждебности окружающей среды за городскими домами. Мы ушли от этого тысячи лет назад, переехав в большие города, а теперь мы снова к этому вернулись.