На противоположном берегу автобус выкатился с парома и помчался по шоссе с резвостью лошади, почуявшей близость родного стойла. Очень скоро впереди в сгустившихся сумерках разлилось бескрайнее море огней. Шоссе в конце концов нырнуло в это море. Огни были повсюду, даже свечи минаретов были облеплены ими. Дома, машины, люди — и всё это нисколько не похоже на южную Турцию, где она была ещё накануне. Строже, суше, чопорнее.

На автовокзале, который по-турецки назывался отогар, она вышла из автобуса вместе с пассажирами. Те быстро разошлись-разъехались и уже через несколько минут она осталась одна на обширной заасфальтированной площади, практически безлюдной, тёмной, под вечерним небом, с которого срывался мелкий дождик. Дул сильный ветер. Было холодно. Она подумала, что запросто может заболеть.

Она взяла такси, сказав водителю "Лялели". Слово-пароль, которое должно было помочь ей проникнуть в незнакомый и чужой Стамбул. Лялели — это единственное, что она о Стамбуле знала.

Этот город, который она сейчас видела из окна машины, казался ей более чужеродным, чем все другие города, увиденные ею в предыдущие дни. Здесь не было легкомысленного разноцветья обжитого туристами побережья, а преобладал серо-чёрный цвет чопорных одежд. Здесь мечети были огромны и подавляли своими размерами. Здесь люди были неулыбчивы и лица их в вечерних сумерках казались чёрными.

Как чёрное лицо того призрака в Кайе.

Она вспомнила Кайю.

Ей стало страшно.

Только Кайя страшнее этого города, который она видит из окна машины.

* * *

— Лялели! — сказал таксист и посмотрел вопросительно на свою пассажирку.

Машина медленно катилась по узкой улице. Здесь витрины магазинов, сплошь занимающих первые этажи домов, были ярко освещены. Здесь вывески светились, помаргивали и приглашали. И многие из них были на русском языке. Здесь было много русских лиц и слышна была русская речь, и девушка подумала, что не ошиблась, приехав именно сюда. Русское гетто в огромном чужом городе, где можно побыть среди своих и перевести дух.

Таксист по-прежнему поглядывал вопросительно. А куда ей, собственно? Она сама не знала.

— Отель? — произнесла неуверенно.

— Какой? — уточнил таксист на скверном английском.

— Любой, — пожала она плечами.

Но потом достала из сумки фотоальбом, отыскала ту фотографию, где она в компании с оставленным ею в Памуккале парнем была сфотографирована на фоне магазина, и показала фото таксисту.

— Мне сюда, — сказала она. — Можно позвонить по этому телефону, — ткнула пальцем в снимок. – Узнать, где они находятся.

Таксист позвонил, переговорил коротко по-турецки, и через минуту они подъехали к тому самому магазину.

Она расплатилась и вышла из машины. У неё сжалось сердце. Ей был знаком этот магазин. Она видела его прежде. На фотографии. Или это она уговаривает себя — что на фотографии? В который уже раз все смешалось в её голове.

Сквозь витринное стекло её увидел турок. Невысокий, не старый, усатый, располневший. Он не улыбнулся ей и не кивнул, он просто стоял и смотрел, но по его взгляду она догадалась о том, что он её узнал. Так смотрят на людей, которые отсутствовали долго и вот вернулись, наконец.

Тогда она решилась и вошла в магазин на ватных непослушных ногах.

— Таня, привет! — сказал ей без улыбки турок.

Она растерянно кивнула в ответ, а сама вглядывалась в лицо собеседника, будто надеялась обнаружить, что он шутит. Но он не шутил. Нервно махнул рукой, приглашая следовать за собой, и направился в подсобное помещение, бросив напоследок на улицу растревоженный взгляд. Она поняла, что он уводит её подальше от этой улицы, от витрины и от чужих глаз, которые могли некстати увидеть то, что происходит в магазине.