– Я потом сделаю. Я устал. Да там почти всё правильно. Я пойду домой? Да?

Торг я рассматривала как риторический и не комментировала, ожидая депрессию. Иногда эту стадию нам удавалось перепрыгнуть, и мы сразу переходили к принятию. Мне казалось – не всё было так безнадёжно, ведь все этапы проходили в ускоренном темпе. До принятия оставалось недолго. Объяснив Мустафе, что не так, я пошла к другим ученикам, чтобы понять, справляются ли они. Стараясь не мешать, ставила карандашом галочку напротив правильного решения и чёрточку напротив ошибки. У некоторых приходилось задерживаться и ещё раз проходиться по тому или иному правилу индивидуально. Так я добивалась максимально положительного результата.

Самостоятельная фаза переходила в обсуждение. Вместе мы анализировали пути решения и останавливались на трудных местах. Я старалась за короткий промежуток времени достичь понимания темы.

Занятие подошло к концу. Я попросила Мустафу задержаться, а с остальными попрощалась. Когда мы остались одни, спросила его:

– Как надо вести урок, чтобы мне не мешали?

– Да я не мешаю… Я просто… Не знаю… Может быть…

Ни одно предложение Мустафа так и не смог завершить. Теперь, без своей публики, он выглядел совсем по-иному. Вся его показуха улетучилась. Он смотрел на меня виноватыми щенячьими глазами и не знал, что сказать.

– Пойми, мне трудно объяснять материал, когда без конца перебивают. Я хочу вам помочь. Хочу, чтобы вы все сдали экзамены на высокий балл.

По правилам успешной коммуникации необходимо было избегать ты-формы, что я и пыталась делать, больше описывая свои чувства. Мустафа же как воды в рот набрал. Вся его речевая активность исчезла.

– Могу я рассчитывать на то, что завтра и впоследствии мы вместе будем идти к нашей цели, не отвлекаясь на глупости?

– Угу, – выдавил из себя Мустафа.

Больше не хотелось мусолить эту тему, да и надежды, что после короткого разговора ситуация изменится, было мало. Я понимала причины такого поведения, но шансов на перевоспитание подростка не видела. К тому же занятие прошло замечательно в отличие от тех, что были раньше.

Я шла по пустым коридорам школьного здания. Молодая женщина в хиджабе заходила в класс, в руках держала ведро и швабру. Избегая столкновения взглядами, она торопилась приступить к своим обязанностям. Первые звуки «хааа» уже сорвались с моего языка, но, поймав явный сигнал непринятия, остаток слова «ло» я произнесла почти беззвучно. «Коллега по эмиграции, – подумала я. – Ещё и без знания языка, скорее всего». Эмоциональная скованность бросалась в глаза моментально. Я была с ней хорошо знакома…

Я эмигрировала в Германию в 2012 году. В Москве познакомилась с русским немцем, потом вышла за него, потом переехала. Мне было тридцать. Розовые очки о счастливой продвинутой западной жизни слетели почти сразу. Начинать жизнь с нуля оказалось не так романтично.

О своём высшем педагогическом образовании я почти позабыла. Ещё на родине, в моём родном городе, найти место учителя иностранного языка было нелегко. В далёком 2004 году я даже предпринимала робкие попытки. Судя по объявлению в газете, в глухую деревню требовался учитель немецкого. По указанному телефону я так и не смогла дозвониться: видимо, даже аппарат противился моему трудоустройству по профессии. Поэтому специальность «филолог» в резюме красовалась, но практического применения не имела. Мечтая о независимости, я переехала в Москву, но идея найти место учителя мне даже в голову не приходила. Я искала какую-нибудь ассистентскую должность, и довольно скоро нашлось место секретаря. Трудоголизм давал свои плоды, я быстро перебралась на одну ступень повыше, затем даже ещё на пару.