Наш дом был построен очень давно и как видно без учёта сурового климата Урала. Лето сравнительно короткое, но как я помню жаркое, а зима длинная и холодная. Родительский дом был весь построен из дерева на высоком постаменте, из-за чего продувался всеми ветрами. Дом состоял как бы из двух половин. Первая половина это кухня, служила столовой для семьи, в которой половину кубатуры занимала русская печь. Около двух стен против печи, тянулись широкие удобные лавки для сидения, в правом углу около помянутых лавок стоял большой стол, за которым кушала семья, в том же углу повыше лавок примерно на метр находилась божница с иконами и лампадкой, её мама зажигала перед праздниками.

Мне частенько от матери доставались шалобаны за то, что я, садясь за обеденный стол, забывала перекрестить свой лоб. А отец в такие моменты был всегда за меня. И я ему была благодарна, отвечая признательностью и вниманием, каким могла в те свои годы располагать. Когда отец возвращался откуда-нибудь домой, я первая его встречала, ни стужа, ни дождик мне не мешали встретить своего любимого тятю. Часто мама меня останавливала, чтобы я дала отцу обогреться, если было в зимнюю пору. Я и маму очень любила, но у неё всегда не хватало времени со мной общаться.

Отец тоже постоянно занимался своими неотложными делами, но он умел привлечь меня к себе и исполняя работу. Отец учил меня ездить верхом на лошади и в тех моих нарядах, безусловно, это выглядело не очень хорошо. О лошадях он мог говорить часами. Из всех домашних животных у него лошади были самые любимые, и он за ними ухаживал, знал нрав, настроение, а они отвечали послушанием и терпением.

Отец был высокого роста, худощавый, каштановые с рыжим оттенком волосы и такие же усы. Поил, чистил лошадей или убирал в конюшнях, во дворе часто слышно было его пение. Он как дядя Павел любил шутить и смеяться от души.

Мама, не знаю, любила ли его, но уважала определённо, и где-то казалось, побаивается, хоть я помню, он к ней относился очень ласково. Однако при внимательном и даже ласковом отношении отца к матери, он почему-то не мог её освободить хотя бы иногда от полевых работ, особенно во время беременности перед родами. Это мама уж потом как бы жаловалась на свою судьбу. А всерьёз, она все житейские тяжести считала от бога, и никто судить не имеет право. У нас с ней на тему божьего наказания были размолвки, а этого делать нельзя, как она мне говорила грешно. Тогда в деревнях женщины быстро старились, если им приходилось так же тяжело работать в полях, огородах и выполнять всю работу по дому. У моей мамы рано стала редеть копна когда-то чёрных красивых волос, и стали болеть зубы. Для одних рук хозяйство, казалось бы, и не очень большое, но в тех условиях женской работы было много. Готовить еду семье, стряпать, ведь хлеб пекли сами, в доме убирать, каждую субботу топить баню всё к ней готовить, стирать, доить корову или коров, потом давать корм всей скотине и гусям, курам и когда-то ещё были овцы. Мама вставала очень рано. Топила русскую печь зимой и летом, так как нужно было печь хлеб, готовить еду и кормить скот и т. д. Надо было утром чуть свет кормить отца и Алексея чем ни будь таким, чтоб они могли тянуть свою тяжёлую работу в поле и не упали от слабости.

Ранней весной во время пахоты отец часто меня брал с собой в поле, это было большой для меня радостью. Он подсекал берёзу, а лес там был в основном берёзовый, делал аккуратно желобок, по которому стекал берёзовый сок в какую-нибудь посудину. Ну и я, напившись сока, бегала с кружкой от одного дерева к другому, чтоб угостить отца с Алексеем, когда они сядут отдохнуть и покушать. Мы с отцом очень любили друг друга, я у него была первая дочь и оказалась последней. Когда отец был дома, от него не отходила, даже если он занимался со скотом и другими работами в конюшнях, амбарах. До сих пор своих родителей вспоминаю с большой любовью и с чувством страшной жалости к той муке и жуткой гибели безвинных тружеников, которые не могли предугадать дальнейшее и людскую жестокость от зависти