И вот, и вот и еще много-много раз вот.

Последней каплей терпения становится ускользающий облик Лады рыдающей, искаженного гневом лица Сварога и сладкий мимолетный поцелуй, что запечатлел Перун на губах Додолы. Пухленькая, маленькая и обтекаемая как сам дождь, который просят неустанно, устраивая ритуальные танцы.

Морена подрывается быстро с лавочки, будит задремавшего рядом Дажьбога. Тот тянется, пытаясь клюнуть в щеку на прощание. Пьяное дыхание обдает ее и следом летит пощечина по мужской щеке.

– Тварь.

Она разворачивается и быстро шагает прочь с вечеринки, не оборачиваясь. После смерти дрожащей пассии, Дажьбогу напрочь отшибло сознание, заволокло туманом силы и духоты. Он стал путать её с ней, временами влезая в объятия или поцелуи, сладко нашёптывая имя чужой женщины смертной.

А перед глазами образ, плачущий стоит, матери названной. В голове же смех задиристый Коляды раздается, что их с Ярило растил. Коляда нашедшей ее под сенью зимних елей, девчонку зверя, пытающеюся глотку щенку волку перегрызть.

Но Коляда ушел, превратился в черный реголит вечности, а они остались, как и остальные новые боги. Быть ей последней сукой и тварью, что не ценит мир, но терпеть произвол она не намерена. Чем в муках душевных страдать, бросится прочь стоит.

– Надоело, как же надоело все это! – во весь голос кричит она, оказавшись далеко, далеко за пределами Нави.

900 год нашей эры

С каждым последующим поколением смертных она опускается все ниже; уходя туда, все глубже погружаясь в Навь. Дальше-дальше-дальше до самой Черной Пади, чтобы укрыться, чтобы спрятаться. Чем обширнее разрастается страна, тем бледнее Мать Сыра Земля становится. Чем громогласнее кричит Перун про чепуху о былом наследие, тем непреклоннее становится Мать Сыра Земля. Чем чаще некоторые из их пантеона уходят, становясь реголитами черными, тем ближе она к смерти.

Растворение в своей истинной стихии.

Губы трогает едва заметный смешок, стоит услышать шепотки о «Родине матери» от встречных теней и нечисти. Э, во-но как повелось, вот в кого она для них превратилась. Чуток, даже тещит её остатки человечности. Может было не все напрасно.

Древние жертвенники пали под новым временем, сжигаемые факелами ратующих людей чьи предки совсем недавно приносили мясо и хлеб старым богам. Не это ли самая древняя, гнилая кара для всего старого? Погибнуть в вездесущих кострищах, исчезнуть в вихре времен и остаться блеклым следом давно забытого величия. Историю не пишут победители, историю пишет вселенная, а у неё свои планы на всех нас, тварей дрожащих, живущих под солнцем.

– Где Велис с Макошью? – поинтересовалась однажды Морена у Яги.

Черноземная земля безвременья и тьмы, переходный пункт между Навью и миром живых. Здесь среди сгнивших деревьев, черных палёных колосьев пшеницы и не замолкающих воронов, летающих в небе, восседала избушка на курьях ножках. Смельчака или героя, отважившегося найти путь сюда для того чтобы встретится с темной ведуньей ждало испытание на смекалку. Если он или она проходили его, добираясь по черноземным полям, преодолевая костяных стражей, то в конце могли получить исполнение желания сокровенного. Но исполнение было с подвохом, тая в себе нравоучительный, больной урок – цени что имеешь.

Один из сыновей мелких князей, бегающий в обличие волка может подтвердить.

– Реголитами стали, милочка.

Яга кости перебирает, на кремово-белых поверхностях рунические символы выдавлены. Лицо морщинами незатронутое, темное платье в мелкий сетчатый белый рисунок, а на голове кокошник маленький, аккуратный для повседневной носки, не на праздники. И пахнет от неё гортензиями ссохшимися и костями, напоминая об истинной природе ее существа.