– Ну давайте сходим до колонки – предложила Айхылу и все посмотрели на неё как на дуру.

– Я не пойду, а то на Луну украдут – бросила Ляйсан, парни похихикали.

– Да далеко идти, темно, пока дойдем… – отвечал Эльмир и чесал затылок – пейте так.

– Вот сам и пей! Мне бы хоть запить чем – обижалась Гузель.

– Да боже ты мой, детский сад – Айхылу схватила первое попавшееся ведро и пошла на выход.

– Да стой! Ты что, примета плохая – остановила её Ляйсан встав в проеме низкой деревянной двери.

– Какая ещё примета? Я не верю…

– С пустым ведром, да ночью по воду – бормотала Ляйсан как бабка-ведунья – парни, а че вы?

– Меня дядя пасет, мне только до бани и до Айхылу можно, а Замиру вообще лучше здесь не светиться, он, итак, в тот раз подрался – отвечал Эльмир, Замир активно кивал, не местный, таких тут не любили.

– Ну вот, значит иду я.

– Нет! Украдет! – завопила Гузель – будешь на Луне жить – Айхылу смерила её подозрительным взглядом раздумывая, как давно эти две сестры свихнулись, по её понятиям, они спятили ещё при рождении – Зухру по воду погнали ночью, и демон украл её на Луну – парни ржали в голос, Айхылу взяла ведро и вышла.

– Господи, дурдом – бормотала Айхылу шагая по пустынной и слабо освещенной улице. Ведро тихо поскрипывало в её руках, она шла, огибая крупные камни на грунтовке, размышляя, когда здесь положат асфальт и положат ли. Казалось, что в Басае никогда не будет нормальных дорог, зато будет куча поверий, по типу такого, что рассказали сестры – украл бы он мою Зухру, вот бы житье началось – шутила она для себя самой. Улица безмолвствовала, здесь жило полно стариков, кто привык к рабочему режиму, ложился рано и вставал рано, будто было хозяйство, будто были коровы, которых с утра надо доить и гнать на выпас. Айхылу шла, разглядывая милые резные рамы окон, это ей нравилось, вообще плюсов здесь было много, красиво, тихо и все какие-то по-деревенски простые, без замашек на дороговизну, без претензий, все были как-то по-особенному равны. Она прошла маленькую школу и вспомнила ту старую колонку на краю деревни – м-да, далеко, ну ладно.

Колонка была ржавая и Айхылу всем весом налегала на железную ручку, но та не поддавалась.

– Да блин! – выругалась она и попыталась снова. Ничего не выходило, она даже разок пнула ручку, не от злобы, а в надежде, что ржавчина где-то отпадет и дело пойдет на лад. Не отпала, ручка намертво застряла в одном положении. Айхылу чесала голову, глядя в непроглядную темноту за деревней – вот и выпили – подытожила она, взяла пустое ведро в руку и подняла. Слух уловил странные звуки, Айхылу обернулась и замерла. По грунтовой дороге медленно цокая копытами шел черный конь, а на нем наездник. Айхылу сглотнула ком, на ходу выдумывая причину чего она делает на другом конце деревни с пустым ведром в такое время. Конь повернулся боком и остановился, наездник всматривался в Айхылу, Айхылу изучала его, но он был слишком далеко, и она только поняла, что это весьма странно разодетый мужчина. Будто большой ковер висел на нем цветастый плащ и что-то внутри ёкнуло.

«Зухра осталась одна-одинешенька, а мачеха её страшно невзлюбила – лилась старая башкирская сказка с уст матери. Айхылу куталась в одеяло и сонными глазами смотрела на маму – заставляла работать и днем, и ночью. Соседки жалели сиротинушку, подкидывали ей хлеба, да кумыс наливали, но к мачехе девочки не лезли, не гоже в чужой дом нос совать, да и побаивались её. Так Зухра и жила, ночами утыкалась в душистую подушку и плакала горючими слезами. Звала мамочку, просила забрать к себе, просила послать за ней ангелов небесных и закончить её страдания. Мамочка не слышала её, давно она оставила свою малышку и не ведала как живется сиротинушке под крышей злой мачехи. Однажды Зухра так забегалась за скотом, что забыла в дом воды снести. Так разгневалась в ту ночь мачеха, схватила коромысло, сунула Зухре и приказала идти набрать воды. Зухра просила не пускать, ночь на дворе, страшно, но мачеха не слушала её и выгнала из дому, бросив к воротам два ведра и говорит, чтоб домой без воды не возвращалась. Шла Зухра по улице, озиралась по сторонам, на каждый шорох сердечко её замирало от страха. А над степью лик Луны поднялся, ясный, полный такой, будто упился он кумыса и плыл себе среди звезд.