Вчера мы случайно прочитали в старой тюменской газете о двух не доставленных телеграммах, – мне и С. – адресованных в пересыльную тюрьму. Телеграммы пришли как раз в то время, как мы были в Тюмени. Администрация не приняла их всё из тех же конспиративных соображений, смысл которых непонятен ни ей ни нам. Охраняют нас в пути очень тщательно. Капитан совсем замучил солдат, назначая по ночам непомерные дежурства – не только у этапного дома, но и по всему селу. И тем не менее, уже можно заметить, как по мере нашего передвижения к северу «режим» начинает оттаивать: нас уж начали выпускать под конвоем в лавки, мы группами ходим по селу и иногда заходим к местным ссыльным. Солдаты очень покровительствуют нам: их сближает с нами оппозиция к капитану. В самом затруднительном положении оказывается унтер, как связующее звено между офицером и солдатами.

– Нет, господа, – сказал он нам однажды при солдатах, – теперь уж унтер не тот, что прежде…

– Бывает и теперь иной, что хочет, как прежде… – раздалось из группы солдат. – Только наломают ему хвост, он и станет, как шёлковый…

Все рассмеялись. Засмеялся и унтер, но весьма невесёлым смехом.

Тобольская тюрьма. За два станка до Тобольска к нам навстречу выехал помощник исправника – с одной стороны для вящей охраны, с другой – для усугублённой любезности. Караулы были усилены. Хождения по лавкам прекратились. С другой стороны семейным были предоставлены крытые кибитки. Бдительность и джентльменство! Вёрст за 10 до города нам навстречу выехали двое ссыльных. Как только офицер увидел их, он немедленно принял меры: проехал вдоль всего нашего поезда и приказал солдатам спешиться (до этого солдаты ехали в санях). Так мы и двигались все 10 вёрст: солдаты, ругая на чём свет офицера, шли пешком с обеих сторон дороги с ружьями на плече.

Но тут я должен прервать свое описание: доктор, которого только что вызывали в контору, сообщил нам следующее: нас всех отправляют – в село Обдорское, будем ехать по 40–50 вёрст в день под военным конвоем. До Обдорского отсюда свыше 1200 вёрст зимним трактом, значит, при самом благополучном передвижении, при постоянной наличности лошадей, при отсутствии остановок, вызываемых заболеваниями и пр., мы будем ехать больше месяца. У нас возникает вопрос, не будет ли в Обдорском поселена специальная команда для нашей охраны. На месте ссылки будем получать пособие в размере 1 р. 80 к. в месяц.

Особенно тяжела сейчас езда с маленькими детьми в течение месяца. Говорят, что от Берёзова до Обдорского придется ехать на оленях. Местная администрация уверяет, что наш нелепый маршрут (40 вёрст вместо 100 в день) предписан из Петербурга, как и все вообще мелочи нашего препровождения на место ссылки. Тамошние канцелярские мудрецы всё предвидели, чтоб не дать нам бежать. И нужно отдать им справедливость: девять мер из десяти, ими предписанных, лишены всякого смысла. «Добровольно следующие жёны» ходатайствовали о том, чтоб их здесь выпустили из тюрьмы на три дня, которые мы пробудем в Тобольске. Губернатор отказал наотрез, что не только бессмысленно, но и совершенно незаконно. Публика по этому поводу слегка волнуется и пишет протест. Но чему поможет протест, когда на всё один ответ: такова инструкция из Петербурга.

Вот уже два дня, как мы едем из Тобольска… Сопровождают нас 30 конвойных под командой унтера. Выехали в понедельник утром на тройках (со второго станка перешли на пары) в огромных кошевах. Утро было великолепное: ясное, чистое, морозное. Вокруг – лес, неподвижный и весь белый от инея на фоне ясного неба. Какая-то сказочная обстановка. Лошади бешено мчались – это обычная сибирская езда. У выезда из города – тюрьма стоит на самом краю – нас ждала местная ссыльная публика, человек 40–50; было много приветствий, поклонов и попыток узнать друг друга… Но мы быстро промчались мимо. Среди местного населения о нас сложились уже легенды: одни говорят, что едут в ссылку 5 генералов и 2 губернатора; другие, – что едет граф с семьей; третьи, – что везут членов первой Государственной Думы.