Но довольно воспоминаний, мне уже пора на собрание.

В большом вытянутом зале, нет, хочется сказать – в большой зале – стоит пугающих размеров стол. Он длиннющий, на мой взгляд, простоватый, не вполне вписывается в эту залу с высокими потолками, с элементами лепнины – кокетливыми завитушками. Здесь бы вальсы танцевать да мазурку!

За столом рассаживаются писатели и поэты; с торца, который у входа, восседает Леонидыч, таким образом, у него главная позиция – по рангу и по расположению. Место напротив, то есть с другого торца, пустует, его никто не решается занять.

Появляются хорошо знакомые и малознакомые. Улыбаемся, раскланиваемся! Я жду еще двоих – Друга и Классика. Друг – поэт, его зовут Сергей Павлович Новоселов. Классик – прозаик, Сан Саныч Говоров. Они оч-чень занятые и быть не обещали, но все же!

Ровно в 17 часов Руководитель торжественно и медленно поднимается с места, чтобы начать собрание, и тут в зал стремительно входят те, кого я хотела видеть. Друг, проходя мимо меня, на пару секунд наклоняется к моей щеке, так близко, что я чувствую его дыхание, говорит тихо, почти шепчет: «Все будет хорошо!». Классик, как всегда нервно оживленный, проходит мимо всех не-классиков и садится на пустующее место, прямо напротив Руководителя.

Тот с непроницаемым видом произносит, что сегодня будут обсуждаться книги двоих кандидатов: Татьяны Соловьевой – это я – и Алексея Громова. «Сначала, разумеется, творчество дамы!» – кивок в мою сторону.

Тут можно обозначить два штриха к портрету Руководителя: его ведущее состояние – надменная бесстрастность, а основной речевой прием – сарказм. Почти всегда трудно понять, что он чувствует, зато ясно – спокоен и готов иронизировать над всем и вся, но это не мягкий юмор, а злые насмешки. Хотя на собрании ему приходится всячески гасить сарказм, наступая на горло собственной песне, но сие удается далеко не всегда.

Вадим Леонидович зачитывает первую рекомендацию в Союз писателей. Я везунчик, её мне дал сам Владислав Рябинин, который недавно переехал из нашего Западносибирска в другой город, поэтому на собрании не присутствует. О Владиславе Петровиче можно сказать «глыба», «мэтр», только личность такого масштаба не втиснуть в рамки определений. При всем том он сумел остаться – а это большая редкость – человеком интеллигентным, добрым, отзывчивым. Меня восхищают и завораживают герои его книг, сюжеты, пронзительная чистота и светлая грусть… У него издано больше 300 книг, они переведены на 30 языков. Он пишет безукоризненно с точки зрения стиля, формы. Содержание? Миллионы людей в разных странах читают его книги, и каждый говорит: «Он описывает моё детство, мои чувства и мысли. Мои раны и победы, звучание моей души!»

Что же Владислав Петрович написал в рекомендации?

«Прочитал повести Татьяны Соловьевой и испытываю благодарность автору за то, что в наш недобрый "ржавый" век она дарит читателю возможность как бы заново, чистыми глазами, взглянуть на такие понятия, как Вера и Любовь».

Руководитель бесстрастно продолжает читать: «Повесть "Прибежище мое и защита моя" написана профессионально, тем хорошим языком, который "незаметен" при чтении. У Татьяны Соловьевой – несомненный талант в коротких фразах и эпизодах сказать многое. Вроде бы в тексте нет долгих описаний, но, например, есть особый запах, шарм, мелодия Парижа, ощущение этого города. Особенно впечатляют страницы, посвященные собору Нотр-Дам».

В зал, запыхавшись, влетает опоздавшая женщина-поэт, на ходу срывая с волос вязаную шапочку, оглушительно шепчет: «Извините!». Леонидыч на секунду отвлекается, потом спрашивает: