– Хотелось бы того же автора, но чего-нибудь посвежее.

Да где же я вам возьму посвежее, если вы и это по полгода маринуете, хотел я сказать, но из предусмотрительности промолчал. Еще перед этим мне сделали замечание, что для романа вещь эта слишком небольшая.

Но я ведь и не хотел писать большой роман. Я хотел написать маленький романчик. Что, по-моему, характеризует меня с самой лучшей стороны, потому что обычно авторы стараются писать как можно толще, чтобы повысить гонорар. Но все мои доводы не принимались в рассуждение. Только главный редактор знай себе твердил:

– Посвежее бы чего-нибудь, – как будто речь шла не о романе, а о какой-нибудь рыбе-фри холодного копчения.

Ну, хорошо, сказал я в конце концов, посвежее – так посвежее. И за выходные накатал еще один роман. Этот был и толстый, и свежий и, таким образом, совершенно удовлетворял требованиям идеального романа, как их понимает журнал «Знамя».

Сегодня был как раз день, когда должна была решиться судьба моего романа – пойдет ли он к публикации или снова, как обычно, придется подсовывать его по нескольку раз и слышать потом гастрономическое требование: «Посвежее бы чего-нибудь!»

Почему я так стремился опубликоваться в «Знамени»?

Да потому что если бы это удалось, вопрос материального обеспечения был бы решен раз и навсегда. «Знамя» означало почти стопроцентное попадание в шестерку финалистов Букеровской премии, а, может, и саму Букеровскую премию, известность, новые предложения, рецензии в газетах и толстых журналах, интервью и публикации на Западе. А там, чем черт не шутит – не разобравшись, могли и Нобелевскую дать. Одним словом, опубликуйся я в этом журнале, и на меня рано или поздно должен был пролиться денежный дождь. Дело было за малым – опубликоваться. Но вот этой малости мне как раз и не удавалось.

Я долго пытался понять, что же нужно написать, чтобы вещь мою взяли в «Знамя». Я прочитывал насквозь всю прозу, поэзию, эссеистику и даже выходные данные этого журнала за последние несколько лет. Но явно было видно, что у произведений, опубликованных в этом журнале, нет ничего общего. Писателей, печатавшихся в «Знамени», объединяло, на мой взгляд, одно только несомненное свойство – все они писали гораздо хуже меня. Но эта их способность мне была совершенно недоступна.

Так, в раздумьях, я дошел до Лубянки и здесь встал, как вкопанный, не зная, куда двигаться дальше. Можно было, с одной стороны, пойти в студию «Дикси» и узнать, не пришли ли деньги за очередную передачу «Куклы», которую мы писали вместе с Шендеровичем. Но в «Дикси», само собой, никого еще не было. Можно было пойти домой, но дома не было ни копейки и мое появление там не принесло бы никому морального удовлетворения.

Вдруг громкий и чрезвычайно скандальный голос оторвал меня от размышлений.

– Мыло «Сэйфгард»! – с необыкновенным презрением выкрикивал какой-то замызганный дядька, стоя животом к магазинной витрине и спиной ко всему остальному миру. Из его лица я мог разглядеть только мятую, испитую лысину. Коричневый, грязный до умопомрачения костюм отлично гармонировал со всей остальной внешностью гражданина, и только сохранившиеся кое-где пуговицы на брюках говорили о том, что человек этот знавал и лучшие времена.

– «Сэйфгард!» – снова зычно выкрикнул замызганный человек. – Мыло «Сэйфгард» – против воспаления ссадин и прыщей. Пользуйтесь мылом «Сэйфгард» – и ваши прыщи будут в полном порядке!

На этом патетическом моменте он воздел руки вверх и обратил лицо к текущим мимо прохожим. Но тут он не нашел себе ни учеников, ни последователей – все только ускоряли шаг. А проходивший мимо томный господин с серьгою в ухе даже и вовсе отшатнулся в сторону, не желая разделять с незнакомцем его гигиенические радости.