Прибыв на место, я нашел в себе силы поздороваться с бабушкой, с тетушкой, с прочими двоюродными братьями, но вскоре сдался и отправился в спальню, заверив всех, что просто устал и мне нужно вздремнуть. Там я благополучно проспал до следующего утра.

Посреди ночи мне приснилось, что я стою возле окна и смотрю на Клайд. Была ночь, но небо излучало тусклый серебристо-белый свет, и я видел, что река пересохла. Ее русло превратилось в широкую илистую траншею, с обеих сторон окаймленную скалами, затянутыми водорослями. Из грязи повсюду торчали валуны. На иле среди камней валялись сотни, тысячи рыб; их длинные серебристые тела поблескивали в лунном свете. Большей частью они были мертвы, хотя некоторые еще трепыхались.

Вдоль русла, вниз по течению, к океану шагала длинная вереница людей. Мужчины, женщины, старики, дети; высокие, низкие, толстые, худые – более разношерстной толпы нельзя и представить. Одеты они тоже были по-всякому: кто-то в джинсах и футболке, кто-то в пижаме, кто-то в костюме, кто-то в больничном халате, кто-то в униформе, кто-то и вовсе нагишом. Объединяло всех одно – босые ноги. Они шли прямо по грязи, та засасывала лодыжки, хлюпала вокруг голеней, ошметками липла к бедрам. Те, кто шагал ближе к берегу, спотыкались о камни и скользили по водорослям. Люди наступали на рыбу, отпихивали ее с дороги.

Было такое чувство, будто я не замечаю чего-то важного, что незримо присутствует рядом, вызывая неясную тревогу. Оно подстерегало за пределами видимости: огромное, древнее и пустое. Точнее, не пустое, а голодное. Из толпы не доносилось ни звука, но в воздухе отчетливо разливался тихий звон вроде того, который слышишь, когда проводишь влажным пальцем по ободку винного бокала.

Следующим утром я спустился на кухню. Бабушка уже приготовила завтрак: яичницу с беконом, тушеные помидоры, тосты с маслом, апельсиновый сок и растворимый кофе. Она сказала матери с сестрой, что накормит меня сама: ей хотелось побыть со мной наедине. Мать с Маккензи уехали к тетке Бетти и ее мужу Стюарту, которые жили неподалеку.

Я не знал, чего ждет от меня бабушка. Мы не в первый раз приезжали к отцовским родителям в Шотландию, но не были особенно близки. С бабушкой по материнской линии мы общались чаще – она навещала нас в Америке (хоть я и был совсем маленьким и плохо помню ее визиты). С этой же бабушкой последний раз я говорил после смерти отца, когда старался утешить ее по телефону, уверяя, что он теперь не мучается и наконец избавился от боли, а она то и дело повторяла: «Такое чувство, что это сынок со мной разговаривает».

И вот она села рядом за кухонный стол и попросила:

– Расскажи-ка мне о своем отце, мальчик.

Я не знал, с чего начать. Просьба, в общем-то, была ожидаема. Мой отец у родителей считался любимчиком; как сказал один из его братьев – «маменькин сынок, только в хорошем смысле слова». Мы с матерью, мои сестры и брат были в Шотландии всего несколько раз, а вот отец, работая в «Ай-Би-Эм», регулярно ездил в командировки и, если ему случалось побывать в Париже или Франкфурте, старался найти пару дней и заскочить к родным. Хоть он и жил на другом краю света, все равно поддерживал близкие отношения с родителями; тогда как для меня, брата и сестер они были практическими чужими людьми, которых мы знали лишь по рассказам, порой весьма отрывистым. Например, отец изредка упоминал, что той старой песне, которую он любил исполнять на домашних праздниках, его научил дедушка, или он рассказывал байку про то, что дед, работая на верфях, спорил с товарищами, не желая вступать в профсоюз. О матери он говорил еще реже, хотя мы знали, что он ее любит. В общем, неудивительно, что бабушка захотела расспросить о нем меня. Она логично предположила, что я испытываю к нему те же чувства.