«Все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и всякий владелец может их продавать один раз в неделю, только в воскресенье, на площади против Сухаревской башни».

Мой папа считает это решение одним из самых мудрых распоряжений графа. Нередко проще поймать вора, чем обнаружить хозяев вещей, найденных в его логове, и еще труднее доказать право их собственности. В таких случаях одно словесное свидетельство было бы противопоставлено другому и московские суды, оставив другие дела, были бы вынуждены много лет вперед решать споры владельцев или лжевладельцев.

Я слышал, что это нередко приводило к драмам. Владельцы погоревших усадеб были вынуждены выкупать семейные портреты. К счастью, те нередко продавались по цене рамки (cadre de portrait). Но думаю, что мой отец прав, как всегда.

Сухаревский рынок, расположенный возле знаменитой башни, самый большой в Москве. Не все воры, разбогатевшие при нашествии Наполеона, оставили свои занятия. Плоды удачных краж они приносят на Сухаревку – так называют москвичи этот рынок. Потому-то пристав Филимонов, в чьем ведении эта часть города, знает о злодеях едва ли не лучше других.

– Всех я перетряс, кого мог, – огорченно говорил он отцу. – Ни один мошенник не знает, где они укрываться могут. Говорили они со мной не по страху, а по охоте: сами не любят тех, кто ассигнации рисует. У иных зарок: ни к каким бумажкам не касаться. Прознали бы, кто скрывается на Сухаревке и деньги подделывает, – сами бы в управу притащили.

Пристав говорил с искренним огорчением – не смог помочь любимому начальнику, хоть и бывшему. Папенька был тоже огорчен, и не только тем, что следов разбойников не удалось отыскать. Ему не нравилось, что полиция общается с людьми, о которых ходит молва (il y a une rumeur), что они воры. Но, как говорит он сам, иногда иначе воров не отыскать.

Папа продолжил работу – он расспрашивал полицейских чиновников. Надо заметить, обер-полицмейстер не просто выделил несколько комнат для работы столичного визитера, но сделал всё, чтобы наш визит напоминал торжественный прием. В главном зале был накрыт стол с различными напитками и угощениями.

– Как будто думают, что я приеду, выпью и уеду, – печально заметил папа. И больше не обращал на стол внимания. Каюсь, я радовался, что никто не мешает мне оказывать внимание фруктам и конфектам.

Возможно, я бы заскучал, но услышал звуки большого скандала в прихожей.

– Куда лезешь, купчишка?! – кричал полицейский служитель.

– Мне Михаил Федорович велел не мешкать (tergiverser) с докладом, – громко, но спокойно отвечал визитер.

Папенька выскочил из комнаты быстрей курьера, кого-то выругал и вернулся с молодым господином в партикулярной одежде и с коротко подстриженной бородой. Из его недолгого рассказа выяснилось, что это знакомый моей маменьки, торговец тканями. Вчера, поздно вечером, к нему в контору явился хорошо одетый незнакомый негоциант и захотел приобрести оптом партию окрашенных тканей. Наученный моим папенькой, торговец сказал, что ткани на дальнем складе, поэтому сделку перенесли на сегодня. Чтобы заинтересовать негоцианта, ему предложили дополнительную партию со скидкой. Он обещал явиться к полудню.

Папенька распоряжался быстро и решительно. По указанному адресу направился полицейский резерв, сам же он вместе с помощниками и их собаками сел в заранее готовые сани.

Ему пришлось выдержать небольшую баталию со мной. Я уже был готов прибегнуть к недостойной угрозе: если меня оставят в управлении, то я буду запивать конфеты вином, но папа позволил мне присоединиться. Единственное условие: я не задам ни одного вопроса до окончания операции. Оказывается, это хирургическое слово означает полицейскую охоту.