Выходит, я еду спасать Россию, но должна вернуться минимум на неделю, чтобы спасти Лушу со Степой? Выбор между двумя неизвестностями. Впрочем, в случае Луши шансов на удачу больше.

Все эти соображения промелькнули за секунду. А на вторую я обняла Лизоньку. Искренне, хотя и понимала – прием на грани запрещенного.

Дочка не вырывалась. Подождала и спокойно повторила:

– Мы должны вернуться и их найти.

Я села и показала дочери на соседний стул: садись, говорим на равных. Лизонька мотнула головой, но все же села.

– Найдем, спасем и увезем, – произнесла я, надеясь, что каждое слово звучит веско. Видимо, звучало недостаточно. Лизино личико сморщилось.

– Тогда поехали! – сказала она, но без абсолютной уверенности. Путешествуем не первый раз, знала, что лошадей мы не сменили – дали отдохнуть своим. Да и кучерам полезно спать лежа. – Поехали, когда Еремей скажет, – повторила дочка.

– Если бы мы узнали, что Луша и Степа заперты в амбаре в соседнем селе, мы бы уже туда мчались, – ответила я. – Но они в Москве, где – неизвестно. Это во-первых. Во-вторых… Ты помнишь правила помощи?

Кажется, мы их проговаривали. Или нет. В любом случае дочка ожесточенно сперва кивнула, потом помотала головой. К чему какие-то правила, если сейчас Степашу держат взаперти?

Слушает, и на том спасибо. Но согласится ли?

– Луша и Степа не просто похищены. Степан узнал опасную тайну. Их мало найти, их надо освободить невредимыми. Во-вторых, Степан…

На миг замерла, чтобы найти слова, понятные и не очень обидные для друга.

– Степан подчинился злодеям. Он им нужен, прямо сейчас он в безопасности. И в-третьих, помнишь, как прошлым летом в Голубках мужик порезался косой и Настя перевязала ему вену? Почему она так сделала?

– Потому что умела, – торопливо ответила дочка, недовольная тем, что я прибегла к наводящим вопросам.

– Потому что рядом не было фельдшера, – пояснила я. – Михаилу Федоровичу подчинена вся полиция империи, и он не раз выручал людей из более опасных историй. И все похищенные были живы.

– Мы отправим письмо папеньке и поедем дальше? – спокойно спросила Лиза. – Да, маменька?

Посмотрела на меня. И вся наша дружба, все наше доверие, восстановленное после истории с «греческим кораблем», на глазах превращалось в сосульку, внесенную в дом и брошенную на печку.

Что сказать? Что делать-то? Пусть сейчас произойдет что угодно, только наша дружба не растает. И не пострадает моя миссия…

– Что это, маменька? – с искренним удивлением спросила дочка.

Верно, уж очень сильно я углубилась в мысли. Потому что поняла: это не особо одиозный порыв ветра, а рожок. Новый сигнал, уже совсем близко.

И почти сразу в дверь застучали и раздалась жалобная мольба:

– Помогите, спасите, Христа ради!

Как связаны труба и крик? Неужели моя импровизированная молитва услышана? И не будет ли хуже по ее последствиям?

Дверь открылась. На пороге стояли трое. Первый, юнец в шинели, вошел. Смотритель пытался войти следом и при этом не дать проникнуть девице, хватавшей его за сюртук.

– Куда лезешь, дура! Человек к государю едет!

– Пусть царю доложит, как людей без суда смертной казнью казнят! – воскликнула девица, готовая скорее оторвать полу сюртука, чем отцепиться.

– Не доложит он, глупенькая! – в отчаянии воскликнул смотритель. Не будь девица в более-менее приличной, хоть и распахнутой шубе и в хорошем платьице, пожалуй, ударил бы ее, но не решался.

– Чаю, водки, калач, всё мигом! – распорядился визитер, делая вид, будто драма творится в другом измерении, а не двух шагах от него.

Увы, смотритель прав. Фельдъегерь не выслушает встречного, не возьмет прошения. Девиз Фельдъегерского корпуса: «Промедлить – значит потерять честь». Поэтому государев гонец задержится на станции ровно на столько, сколько нужно, чтобы запрячь новых лошадей. Пожалуй, это единственное подразделение, обмундированное с маломальским учетом погодных реалий: перчатки из оленьего меха, брюки из лосиной шкуры, сюртук, подбитый волчьим мехом. А в остальном – никакой пощады. С недавних пор положена им курьерская повозка упрощенной конструкции, безрессорная, так как рессоры – самый слабый элемент любого экипажа и ломаются чаще всего. Людское здоровье от такой езды тоже ломается, потому и в отставку фельдъегерям позволено выходить через шесть лет службы.