– А-а-а, священная лампа? Я поняла.

– И ещё, Мэри, мне нравится узбекский чай, который привозят мне из Бухары. Терпкий и чуть сладкий, он очень хорош, его надо заваривать вот в этом синем чайнике и обязательно говорить: «Rex, Pex, Fex!»

– А-ха-ха! Rex- pex- fex!

И они пили за столом, она – кофе, он – зелёный чай.

Затем Поэт сказал: «Пора слушать музыку». Они перешли в залу, где он взял гитару, скинул с дивана подушки и лежал на ковре, тихонько играя на электрогитаре блюз «Hallelujah». Мэри легла рядом и прижалась к нему, а потом сказала:

– Мне замечательно с тобою молчать. О, Боже, неужели это случилось со мной? Как в сказке! Я влюбилась! Очень долго мечтала, что у меня будешь ты – сильный, умный, красивый, и ты меня будешь любить, защищать.

– Да, люблю, и буду защищать!

– E io ti amo davvero! Davvero amore.

Счастливые, лежали они на полу, на дорогих персидских коврах, голова к голове, только он ногами к дверям, а она – к окнам, на спине. И любимый её целовал и, вытянув руку вдоль тела, гладил её во всех запретных местах, а она вся выгибалась, пылая в экстазе, и была очень счастлива на небесах в её самый радостный день. А уже через час валялись с гитарой на подушках чилаут (Мэри, довольная, на его животе) и, конечно, смотрели на звёзды, и ей было не страшно с Поэтом в ночи.

– Поэт, думаешь, я сейчас лежу на тебе? Нет же, это я радостно танцую с тобой. Мне очень нравится мой день рождения. Незабываемый день!

– Ага! Продолжай танцевать.

Так прошёл час. Вдруг Мэри призналась:

– Красиво играешь. У меня идеальный слух, и если рядом кто-то фальшивит – уличные музыканты или певцы – это ужасно, меня будто тошнит и выворачивает. Бе-е-е! А ты хорошо играешь.

– Ты пьяная, льстишь мне.

– Немножечко. М-м-м (она сделала глоточек шампанского), прекрасное шампанское! Хочется устриц с этим шампанским и милые шалости. (Обвела глазами комнату.) А чей этот дом?

– Мой… Моих родителей, они погибли в машине, а раньше дом этот был моего Деда, великого скульптора. Ты его должна знать, он есть в Википедии.

– О, tuo nonno è uno scultore, твой дед был скульптор? Non scherzare? Ты шутишь.

– Пари – ставлю на кон самое тёплое утро июля! Ха!

– О-о-если июльское утро, то верю-верю безоговорочно. И твой дедушка есть в «Вики»?

– Да, и в мастерской сзади дома и в сарае его скульптуры стоят. Это мой Дед построил дом и любил его. Родители говорили – я очень на Деда похож.

– Красивый и сильный?

– Талантливый и упрямый.

– А мастерская – это дворец?

– Да, в мастерской есть огромная печь и большой пресс, я кую там топоры и ножи из дамаска, у меня много заказов. И весь этот дом для меня – настоящий дворец.

– А что там, во дворце, делал дед?

– На огромном столе в мастерской великий Дед искусство творил: прекрасных обнажённых любовниц и балерин ставил в соблазнительные эротические позы, заставлял плакать или улыбаться в экстазе, обмазывал гипсом (стоя, лёжа, сидя), а затем разрезал застывший гипс, делал формы, мыл любовниц и занимался с ними любовью на диване, что стоит в кабинете.

– О-о?

– По гипсовой форме отливал красивые статуи, в полный рост или маленькие, и продавал послам зарубежных стран статуэтки балерин или кокоток на письменный стол – богема была в восторге!

– Фантастика!

– Таков был Дед. Его все любили, особенно балерины-натурщицы, он их сюда привозил и работал.

– Вау!

– И мне в Тарусе хорошо. Здесь всё родное. Я всё детство жил и ночевал в мастерской, оставался один и сам с собой разговаривал – что правда, что ложь, кто я и зачем живу. А сейчас моя спальня – это спальная комната деда.

– Тебя тоже все любят?