И Серый начал судорожно запихивать в рот таблетки. И когда жизнь вышла из-под контроля и тьма пожирала душу его, Серый сел на грязную кровать прямо в ботинках с улыбкой, достал из кармана нож с засохшей кровью, посмотрел гордо на него и завыл долго, и радостно, самозабвенно. Он сидел на кровати, ногтем счищал кровь с ножа и снова громко протяжно завыл:

– Оу-у-у! Убью, убью-у-у! Всех их сожгу! У-у-у, бьу-у-у… У-у-у-у! – снова и снова выл он злобно, с соплями. – Все вы мрази! Все такие, как я! Вот если бы вас так, то… вы были бы ещё хуже меня! Нажрусь наркоты и убью! Всех убью! Почему бы водки мне не налить?! Два стакана! Суки, увидите, всем отомщу, и я буду таким уродом, как вы хотите. Увидите все – я перейду на круги ада, и все содрогнётесь и пожалеете, узнаете все у меня. А-ха-ха! Таки будет фулл-хаус! А-ха-ха! Уходите все отсюда, или я вас убью! Всех убью! А-а-а!..

Серый угрожал ножом людям и небу и хохотал, но постепенно мозги его затуманились от наркоты, он упал на кровать и уснул.

Поэт пришёл домой и бросил взгляд на диван у камина, где любила лежать прекрасная Мэри с книгой и чашкой кофе в руках. Мэри не было, стало пусто в доме. Поэт вспомнил прожитый длинный день, все его нервные происшествия, все свои чувства и сказал один в пустоту:

– Как спать после этого? (Подошёл к иконе и вспомнил слова.) Ищи правду – Господь говорит. Правду? Боже? Мне не нужны вопросы, мне ответы нужны, ибо все ответы записаны на небесах. Мне бы их почитать!

Поэт решительно прошёл в кабинет, сел за стол, взял в руки старую бандану Юродивого «живые помочи» и надел на свою буйную голову. Поэту стало полегче. Он размышлял о любви, поймал волну сильных и божественных чувств. И куда волна выведет, куда мечты унесут его – Поэт не знал. Он открыл дневники и быстро печатал и записывал строки, будто с кем-то он говорил.

«Скоро Рождество, мой друг, ты читаешь эти строки мои, так знай же – мне отчаянно больно было сегодня. Я пишу в дневниках, что меня возвышает и радует или угнетает, что болит и что невозможно терпеть. А ведь я такой же, как ты; впервые живу на земле, в этом мире прекрасном, и наделаю много ошибок. Но в далёкой Вселенной я жду не дождусь Рождества, и скоро придёт оно, и мне будет праздник. А когда я умру, умрёт и моё ощущение этой жизни, и этого кайфа, и горести, и моего взгляда на мир. Умрёт весь этот мир прекрасный, мир моими глазами! А через месяц останется только ветер и снег над могилами, и забудут все обо мне и тебе. Но не Бог. Всю жизнь мы сами себе плели одновременно цепи и крылья, и бесконечные поминки по жизни своей (несчастной) запивали водкой, вином, а иные травой и таблетками. А все мечтали когда-то, что жизнь будет лёгкой и прекрасной, как зефирка воздушная, сладкая. Мечтали летать высоко, словно гордый орёл. Но каждый день на земле, увы, показывает – всё получилось иначе. А почему – не ведают люди. Я приходил и говорил вам в лицо: никогда не ждите, что вместо вас будут летать и за вас будут смеяться! Работайте, радуйтесь сами каждому дню! И любите – ярче, сильнее любите! Будто последний раз на земле!

А-ха-ха! Шторм! Даже самый сильный шторм когда-то уходит, наступает штиль и покой. А я кричу небу – я не могу жить и плыть без волны, без любви и без сильного ветра! И, упрямый, я Бога о ветре молю! И молю о сильной любви. А когда я молюсь, то ухожу далеко-далеко, туда, где вечность, в космос, на небо, к Нему… Но не беспокойтесь. Я скоро вернусь в вашу и свою трудную, грешную жизнь.

Но вся хрень в том, что вы всё время упорно пытались подрезать и оторвать мои крылья. Мои крылья! За что? Что за хрень?! И отбили желание вам помогать. А затем кричали мне вслед, что не хочу помогать, не умею лечить и любить. А такие, как Серый (а-ха-ха!), требовали им водки налить! Хм? Господи, они не ведают, что натворили, и виноваты сами. Но ищут виновных в своей жизни несчастной и всегда находят они без вины виноватых или невинно виновных. Меня! И тебя! И осуждают. Кого угодно, но не себя.