- А сколько ему лет?

Тура вздрогнула. Оказывается, Елена Павловна увязалась за ней следом и теперь стояла в дверях и с брезгливым видом оглядывала пыльную и грязную комнату.

- Паспорт не спросила, извини.

- А надо было! - тон Елены стал до безобразия назидателен. – Пускаешь в дом не пойми кого. Вот прирежет нас ночью в постелях…

- Ты себе противоречишь, - Тура старалась сосредоточиться на уборке, а не на разговоре. Так проще.

- Но паспорт спросить надо было обязательно!

- Вот заселяться придет – и спрошу. И копию сниму.

- Так-то лучше. Всему вас с отцом надо учить, - удовлетворенно вздохнула Елена. – Степа…  Степочка. Хороший мальчик. Красивый, сильный.

Тура выдохнула. Вдохнула. Повторила. Впустую. Все-таки допекла мать. Пробила.

- Елена Павловна, вы бы свою нимфоманию подлечивали хоть иногда. Перед людьми стыдно,  - Тура порадовалась хотя бы тому, что голос прозвучал ровно.

Елена расхохоталась – громко и неискренне. Как и всегда. Напоказ. Поправила рыжую прядь.

- Я не перестаю удивляться, как у такой красивой, элегантной и созданной для любви женщины родилась такая дочь, как ты. Невзрачная, холодная…

-  Фригидная, - подсказала Тура, снимая последнюю стопку книг с кресла. Под ними оказалась россыпь какого-то мелкого мусора неясного – что, может, и к лучшему – генеза.

- Фригидная, - согласилась Елена. – У мужчин при виде тебя опускается все. Неужели ты не понимаешь, что реализация своей женской сущности – важнейшая часть жизни. А ты…

- Я позвоню на Пряжку (1), узнаю, как у них там с местами.

Елена снова рассмеялась.

- У тебя, наверное, еще остались знакомые. Из числа больных. Или персонала. Твой же профиль.

- Я не лежала на Пряжке! – Тура на секунду зажмурилась. Собраться.  Не позволять делать себе больно. – Там нет детского отделения. Хотя откуда тебе знать. Ты же в то время была занята чем-то другим, более важным. Вот дед помнит.

- Какая же ты странная. Нелепая. Упрямая.  И как с тобой трудно. Ты прямо как… - все-таки замялась, но продолжила. – Как Ларс.

- Ага, только без бороды, - Тура чувствовала, что ее «закусило», но усталость, накопившееся раздражение и внезапные перемены не давали шанса остановиться.

- Ты – вылитый  отец! - слегка раздраженно парировала мать. – И с тобой так же невозможно говорить! Совершенно невоспитуема.

- Именно поэтому ты и оставила меня ему, так?

- У меня не было выбора, - Елена поежилась, поправила рюш на вороте красной атласной блузки. – Он был кошмарный человек, просто неотесанный чурбан. С ним нельзя было жить такой тонко чувствующей женщине как я.

- И проще было сбежать и оставить маленькую дочь с ним, верно?

- Он любил тебя.

- Наверное, - Тура попыталась успокоиться. Не очень успешно. – Я не помню.

- Нельзя быть такой злопамятной! - перешла в атаку Елена. – Ты осталась в благополучной стране у отца, который был весьма небедным человеком! И мог тебя обеспечить.

- Он пил, - ровнее, Тура, ровнее.

- Совсем немного!

- А вот сотрудники норвежской службы опеки посчитали иначе.  И когда он нечаянно  - конечно, нечаянно, он был просто пьян, и злого умысла не было - оставил меня на улице зимой в девять вечера…

- Я никак не пойму, ты довольна или нет тем, что тебя все-таки забрали от отца?!

- Довольна ли я? – голос все-таки взлетел до звона. – Полгода в приюте… в чужой стране…

- Ты родилась в этой стране!

-  Без единого родного лица... – Тура глубоко вздохнула. Пыль, поднятая уборкой, сделала свое дело, и девушка звонко чихнула. Раз, другой. И бессмысленная злость вылетела с этим чиханием. – Нет, ты точно не понимаешь. Не понимала и никогда не поймешь.