Гладкая кожа, короткий или длинный мех, бронированные панцири, блестящая чешуя, руки, ноги, лапы, гребни, хвосты – все это различало существ у Радужной Стены, но при этом оставалось нечто общее, роднящее всю эту разрозненную толпу. Трубадур никак не мог уловить, что именно. Так кто же они? Все-таки люди? Или нет? Он задал этот вопрос Любе.

– А сам как думаешь? – Люба ответила вопросом и при этом глянула на Трубадура так, что он не стал торопиться с ответом. Люба оценила осторожность собеседника. – В этом Городе тебе придется очень четко облекать свои мысли в слова, – повторила она то, что говорила уже несколько минут назад.

Решив, что Трубадур видел достаточно, Люба резко заложила рулевое колесо так, что пассажир чуть не выпал из мобиля. Проспект Ворот и площадь остались позади, начинались узкие улочки, тоже покрытые булыжной мостовой.

– Едем ко мне, – коротко ответила она на возмущения Трубадура. – Свой ночлег найти всегда успеешь. А у меня давно никто не гостил. Тем более человек твоей профессии. Не против рассказать мне пару историй?

За долгий путь через селения Немого хребта Трубадур видел много людей, выступал в трактирах и на площадях, вел хмельные беседы, покупал любовь Шлюх, развлекал Купцов на караванных переходах, даже дрался пару раз, но при этом он совсем отвык от той близости, что возникает между людьми при взаимной симпатии. Люба нравилась ему, что ж тут скрывать. Оставаться в неведомом Городе, в чужом пустом доме в одиночестве – не самый лучших план на сегодняшнюю ночь. Он с радостью принял предложение малознакомой женщины – в надежде сблизиться, но не ради любовных игр, а чтобы больше узнать об этом легендарном месте от той, кто явно проживает здесь уже давно.

Все поселения равнины располагались вдоль единого пешего тракта, что тянулся от головы Дракона до самого его хвоста. За века всех Эпох дорога была утоптана ногами купеческих караванов, Трубадуров, переселенцев, накатана деревянными колесами телег, что толкали или тянули Носильщики. Жилые дома, в зависимости от особенностей местности, могли располагаться и ровными улицами, и кругом по краю центральной площади, и в хаотическом порядке как со стороны гор, так и со стороны равнины. Но в любом поселении, по неведомо когда сложившейся традиции, в месте соприкосновения с единым трактом всегда был выстроен трактир.

Часто трактирные окна выходили на деревянные мостики, перекинутые через ручейки и реки. Бравшие начало в горах и растворяющиеся в бескрайних просторах равнины, эти потоки давали жизнь упрямым людям, что жались к воде и никак не хотели отдать, наконец, этот мир во власть другим существам. Вдали от горных склонов питьевая вода смешивалась с ядом осадков и испарений равнинной почвы, вода переставала дарить жизнь. Мостики сшивали пеший тракт в длинную ленту, которую никто еще не проходил от начала до конца.

Этот Город тоже начинался трактиром. Но, в отличие от других поселений, где нить дороги, лишь коснувшись неизбежного трактира, разматывалась по равнине дальше, Город служил тупиком, конечным пунктом. Здесь единый тракт превращался в Проспект Ворот и обрывался на площади у Радужной Стены. Трубадур не сомневался, что жилище его новой спутницы где-то в первом ряду домов, обрамлявших площадь. Однако мобиль, плавно покачиваясь на поворотах, увозил их вглубь ровных одинаковых линеек безлюдных улочек.

На равнине даже в самую глухую ночь, когда диск Луны истончался в серп, небо оставалось глубоким и щедро звездным. Никто не вышел бы на тракт, если на горизонте хотя бы намечался край облачного фронта. Встретить едкий ливень на равнине означало верную мучительную смерть. Только кожные пластины броневепрей или панцири горных крабов могли противостоять разрушительной силе капель. Медленные ветры неспешно толкали тяжелые тучи над крышами домов. Под крышами люди пережидали опасность и в путь собирались лишь тогда, когда земля окончательно впитывала убийственную влагу. Шли из поселения в поселение под чистым небом, поэтому ничто не застилало звездные россыпи от глаз путника, которого ночь застала на дороге.