– В поселке много пустых домов? – поинтересовался Трубадур.

– «В поселке»! – рассмеялся Стервятник. – Ты разве не ищешь Город?

– Ищу, – кивнул Трубадур.

– Тогда я первый говорю тебе: ты нашел то, что искал, – радостно сообщил Стервятник и растворился в клубах дыма.

Была бы это новость – Трубадур бы удивился. Может, расплакался. Театрально обнял бы Стервятника. Провозгласил бы тост за Город, к которому шел. Но он знал. Уже тогда, в хромом ночном беге по равнине навстречу радужному зареву, – знал. В битве с дикими псами за пару часов до этого – уже знал. Месяцем ранее, в Долине Слез, – тоже знал. В Мертвой деревне – тоже знал. Весь долгий путь вдоль Немого хребта – знал. С той самой базарной площади, где он пел о Городе, а потом, собрав мелочь и кое-какую снедь – плату за выступление, вышел вслед за Солнцем в сторону хвоста Дракона, чтобы не прерывать путь, пока не найдет Город, о котором пел. Уже тогда он знал, что будет здесь, и вот он здесь.

– Если это тот самый Город, тогда почему тут вообще есть пустые дома? – спросил Трубадур. – Разве не сплошным потоком идут к вам страждущие, разве не тянутся длинной вереницей сюда голодные, нищие, больные, авантюристы?

– Все в точку, все о тебе: голодный нищий больной авантюрист! – снова рассмеялся Стервятник. – Не хмурься, не хочу обидеть. Сам пришел сюда именно таким. Даже пострашнее тебя выглядел. Прятался от сфинкса в пещере на склоне. Ход завалил, чтобы до меня не добрался. Потом плутал лабиринтами наощупь. Видимо, там, в темноте пещер, меня и пробрало какой-то древней хворью. Когда на свет выбрался, то вид у меня был, словно я неделю под кислотным ливнем стоял. Кожа струпьями пошла, язвы мокрые, волосы так и лезут. В глазах муть, только контуры и различаю. Не помню, как до трактира этого добрался. Ворчун три дня выхаживал, уйму пилюль на меня извел. Правда, Ворчун?

– Было дело, – пробурчал хмурый трактирщик.

– А сколько таких осталось в пещерах сфинксов, в воронках могильщиков, в желудках диких псов? – продолжил Стервятник со вздохом. – Так что многие идут, далеко не многие доходят. А главное – никто не возвращается потом. Иначе давно бы все поселения вокруг на год пути были бы оставлены. Но все странствия – в одну сторону, от головы к хвосту.

– Кто-то все же вернулся, – сказал Трубадур. – Иначе не было бы песен и сказаний.

– Если кто и вернулся, то вряд ли был щедр на рассказы, – заметил Стервятник. – Все, что ты слышал о Городе из песен, мало похоже на то, что увидишь здесь.

– Все равно иначе представлял, – признался Трубадур. – Город – это сказка, мечта, а мечта должна быть яркой, веселой, многолюдной.

– Сходи на площадь, вечером у Ворот увидишь много… людей, – Стервятник переместил чубук трубки в угол рта, отчего лицо его словно скривилось в брезгливой в гримасе. – А если бы ты мог заглянуть за Ворота, Трубадур, то встретил бы там всех, кто нашел этот Город с первого дня его явления. Вот такую песню я бы с удовольствием послушал, Трубадур. И не только я. Если бы ты спел нам о том, что там, за Воротами, то тебя закидали бы золотыми монетами. Либо закидали бы камнями. Тут уж трудно угадать. Но равнодушных слушателей такая песня точно бы не оставила.

– Расскажи мне о Городе. Начни с того, почему вы сами не можете заглянуть за Ворота, – попросил Трубадур.

– Можем, – Стервятник отмахнулся трубкой. – Однако из меня никудышный рассказчик. Скоро сам разберешься, на то ты и Трубадур. А я лучше попрошу нам еще эля у Ворчуна. В этот раз уже за мой счет.

– Погоди, – остановил Трубадур. – Не хочу налегать на эль. Давно не ел досыта, ночь бессонная – развезет со второй кружки, потом себя не соберу. А мне выступать сегодня. До выступления нужно Город обойти, понять, что тут к чему, для кого петь, о чем рассказывать. Эль у Ворчуна слишком густой и крепкий, никогда и нигде раньше такой не пробовал.