В офисе ее бесили панорамные окна, тонкие серые жалюзи в маленькую дырочку, которые ничего не скрывали, и люди. Стоило ей показаться в многоэтажном бизнес-центре с фиолетовыми стенами, как все сотрудники начинали шептаться. Однажды какая-то девица назвала ее «еще одной жертвой амбиций».

В гостинице, которую Саша снимал на час, были отвратительные полотенца, такая же душевая и очень жесткий ковролин – после него саднили колени. Еще Марина заметила, что администратор всегда пылал презрением и с трудом маскировал его под вежливость.

Но хуже всего был загородный дом. Она называла его «логово Левицкого». Дорога туда была либо утомительной, либо мучительной. Зависело от того, как приходилось добираться: на автобусе или с Сашей. Логово находилось недалеко от аэропорта, на берегу озера, в окружении сосен. Ближайшие домики не удавалось разглядеть. Возможно, поэтому Левицкий никогда не задумывался о шторах. Только в спальне болтались тонкие серые жалюзи, точно такие же, как в офисе. Их Марина, конечно же, внесла в список.

Логово всегда казалось большей пыткой, чем любое другое место: там все началось. Марина нередко опаздывала на встречи, придумывая самые разные причины. А пару таких «свиданий» даже удалось отменить под предлогом воспаления гланд, которые на самом деле ей удалили еще в пятом классе.

Пугало и то, что сбежать из загородного дома казалось почти невозможным. Не то чтобы Марина и правда была способна на это. Но каждый раз она фантазировала, как сбегает, или как приезжает полиция, или как Марк спасает ее. Она думала об этом постоянно: до встречи, во время и после.

Марк писал и звонил каждый день. На двадцатилетие, которое Марина провела в университете, прислал букет. Тогда она впервые ощутила укол стыда: вот цветы от Марка, который всегда рядом, а вот Левицкий, и он тоже всегда рядом. От этого ей по-настоящему захотелось, чтобы кто-то узнал о происходящем. Возможно, это могло бы что-то изменить, исправить. По крайней мере, так ей нравилось думать.

Марк позвонил почти в полночь. Он был взволнован: неровно дышал, суетился, часто извинялся и переспрашивал. Еще он постоянно ругался, обходя сонных курильщиков, толпившихся на перроне.

– Опять к бабушке собрался?

– Марин, я утром буду у тебя уже.

– Завтра утром?

– Сюрприз!

Она ответила не сразу:

– Марк, ты же уехал… до сентября?

– Эм… – он сконфуженно осекся. – Почему мне кажется, что ты не рада?

– Почему? Рада! Я очень рада.

– Да, но голос у тебя грустный, Маринад. И, если ты опять скажешь, что заболела, я вызову скорую, клянусь.

– Нет, я не заболела, – она вымученно засмеялась. – Просто устала.

– Я почему-то не верю тебе, Маринад. И меня это очень беспокоит.

Оба замолчали. Марина смотрела на свое отражение в темном окне, Марк ждал, вслушиваясь в звуки из динамика.

– Давай мы утром поговорим?

– Только без дураков, ладно? Не надо меня жалеть.

– Я и не жалею, Марк.

– Тогда прекрати врать.

Впервые голос одногруппника звучал обиженно. От этого у Марины под ребрами стало тесно, а щеки заалели. Она прижалась разгоряченным лбом к холодному стеклу и прикрыла глаза, а потом еле слышно попрощалась с Марком.

Невыносимо долго тянулась ночь. Незнакомая, болезненная надежда не давала Марине сомкнуть глаз. Ее мучили желание увидеть Марка и страх увидеть его.

Она решила навести порядок в комнате, открыла давнишний список дел и прошлась по нему еще раз. Закончив короткую уборку, Марина легла на кровать и уставилась в потолок. Она чувствовала тяжелую усталость, но сон никак не приходил. Вместо этого в голове клубились мысли. Липкие и спутанные мысли.