– Надо ставить палатку, – решил Росс. – Завтра пойдём к горам.

– Капитан! – тихо позвал матрос. – Капитан, смотрите!

…Он указывал на стаю странных розовых птиц. Птицы летели вдоль берега. Заметив людей, они стали кружиться невдалеке. Несколько птиц отделились, уселись на гальку – розовое пятно на тёмном фоне. Слышались тихие птичьи крики, и птицы то кружились, то взмывали вверх, то падали вниз.

– Это розовая чайка, – сказал Себастьян. – Её видел Рыжий.

В первую минуту капитан Росс не поверил своим глазам. Да, он слышал много легенд о розовой чайке. Кто из моряков их не слышал, но увидеть самому…

Неизвестно, сколько времени они так стояли. Потом стая улетела.

Ночью капитан Росс не спал. Он сам не мог объяснить почему. Он вспомнил птиц, всё плавание вдоль забитых льдом хмурых берегов, прошедшую жизнь, безудержный свет полярного лета и многое другое. «Я пережил миг, который меняет жизнь» – так примерно сформулировал он мысли. И по какой-то смутной печали он теперь твёрдо знал, что отныне вся его жизнь будет связана с неприветливыми полярными странами. И ещё он чувствовал, что не будет счастлив и знаменит.

Неизвестно, как повлияла эта ночь на его решение. Но на другой день он отдал приказ при первой подвижке льдов возвращаться в Англию. Он решил повторить экспедицию на будущий год. Он ещё не знал, что по возвращении самолюбивый Парри подаст рапорт о неправильном руководстве экспедицией и что ему, Россу, долго не видать полярных морей.

Хирург снял марлевую повязку. Лицо его было усталым и хмурым. Он снял у раковины перчатки, с сомнением оглянулся на Ивакина, укутанного в гипс и бинты. Тренер спал в вестибюле в кресле. Вышла женщина в белом халате.

– Товарищ Шульманов, – позвала она. – Товарищ тренер.

Никодимыч поднял голову. Шрам на лице его налился кровью и резко краснел. Глаз вопрошающе, с готовностью ко всему смотрел на женщину.

– Всё кончилось.

– Как?

– Рёбра и нога заживут. Удивительно крепкий юноша. Но сотрясение мозга…

…Сашка открыл глаза. Возникло пятно. Потом из этого пятна вырисовался похудевший, заросший седой щетиной тренер.

– Очнулся?

– Та-ак! Крепко я, Никодимыч? Ничего не помню.

– Бредил ты. Круглые сутки.

– Что бредил?

– Песни какие-то пел. Команды кричал. А сегодня всё про дневник. Так наизусть и шпарил. Что это ты?

– А-а! Это дневник одного человека. Он розовую чайку искал. Пропал без вести.

– Далась тебе эта птица. Ну я понимаю – про космос. Ребята говорили, на Венеру собаку послали.

– Кто это сказал, Никодимыч?

– Не помню. Гаврюхин, кажется.

– Скажи, что я ему голову оторву, когда встану.

– За что голову?

– Чтобы тебя не дурачил.

– Я не сержусь. Он парень старательный. Медали знаешь кто взял?

– Кто?

– По спуску Габридзе. Большую Шаганов.

– Га-абридзе! Что у меня, Никодимыч?

– Расшибся маленько. Обычное дело.

– Чувствую, сильно расшибся. С тобой бывало?

– Неоднократ-но-о. Я тебя вылечу, Саша. Только пусть гипс снимут. Я, знаешь…

– Что-то ты хвастаться стал, Никодимыч.

– Старею, наверно. А что за птичка, про которую ты говорил?

– Есть, Никодимыч, такая. Знаешь, что Нансен сказал про неё?

– Беспокоюсь я, Саш. Я Брайнина Николая Михайловича спросил и Кротову Фёдору Панкратьевичу звонил, у Григорьева тоже осведомлялся. Говорят, не слыхали. Ты не того… Саша?