Иногда после этих полоумных высказываний он резко дёргался, прямо как паралитик, и резко оборачивался на тёплые, лежащие на его округлых плечах руки близких и товарищей, не узнавая собственных друзей, пугался, пошатывался, пытался вскочить, но непомерная усталость и собственный вес не давали ему это совершить.

Ганс, Ханк, Адалард и Йохан собрались вместе чуть правее от толпы и, заметив, что они давно опоздали со своим предложением о гробовой помощи, ветхо молчали, покашливали, переглядывались с незнакомыми серебряными, фарфоровыми лицами. И, постепенно трезвея от хмеля, находили всё больше и больше знакомых, которые так же, как и они, присутствовали в тот злободневный час. Вскоре фермер попросил всех, кто стоит подле него, помочь подняться. Близилось захоронение. Четверо молодых и не очень парней подняли полузакрытый гроб и понесли его к молодой, давно опавшей яблоне, под корнями которой до сих пор расстилалась тёплым ковром рыхлая плодородная земля. И именно в этой земле с тяжёлым трудом уже была прорыта полутораметровая яма, ожидающая своего сожителя.

Гроб плавно спустили на дно и плотно заколотили тонкими гвоздями, положили кружевное белое покрывало на деревянную крышку, и все поочерёдно подошли к яме с невероятно добрыми пожеланиями усопшему. А под монотонное чтение молитв священника каждый из желающих скидывал в закрытый ящик по алому дорогому цветку. Вся присутствующая семья Франца, а именно: его отец, слегка хромая тётка и, казалось, ничем не взволнованная любовница Франца, встали в первый ряд, чуть правее от других. Друзья же, знакомые и иные гости – позади них, и лишь приглашённые фермером от католической церкви гробовщики имели право стоять у изголовья надгробья.

Все погребальные обряды были завершены, и только затухающий печальный говор священника естественным образом сдерживал гостей от предстоящего траура. Конец молитвы. Конец дождя и мокрого снега. Дерево склонилось к яме от тяжести и непомерной сырости. Абсолютно все гости, словно по приказанию свыше, не смогли сдержать горьких слёз, а хмельная бесстыдная четвёрка и вовсе в тесную обнимку рыдала громче всех. Фермер – нет. Он молча смотрел на медленно растущую над гробом землю и всячески приглаживал свою похожую на слоновую кость блестящую лысую голову. Но никто не был этим удивлён, даже священник не посчитал это грубым знаком. Фермер всегда был зол на всех и достаточно строг с сыном, отчего тот всё равно перенял распутность души и гордыню своей умершей при родах матери.

Всё было окончено. Все принялись расходиться. Любовница Франца подозрительно быстро скрылась после церемонии, но никто о ней даже и не вспомнил. Фермер вместе с сестрой заперся в доме: она ушла проверять и наказывать слуг, а он на первых порах решил подремать в кресле, в уютном зале. Все ставни были закрыты – настроение было не для гостей. Расторопно фермер проснулся от мыслей и скользкими пальцами потушил все свечи в доме, кроме одной – она находилась в его комнате, в правой части второго этажа, если смотреть со стороны фасада – и, задёрнув синие шторы, которые со временем собрали всю черноту траурной ночи в свои объятия, принялся читать, видимо, не очень затейливую книжонку.

Адалард, Йохан, Ханк и Ганс неподвижно стояли перед широкими дверями – размышляли. Первым начал Ханк, и в его голосе не возникла ни одна минорная нота, а лишь всем надоевший сарказм в вперемежку с иронией:

– Видимо, как ни прискорбно, старик не откроет нам свои бараньи врата (над дверьми висел бараний скелет головы с невероятно огромными ребристыми рогами) ещё как минимум три дня – траур же! Что будем делать теперь?.. А, а? Я предлагаю нам навсегда забыть столь туманное угрызение совести, как страшный сон забыть. Да и почему здесь стоим? Йохан же сказал, что согласился не отдавать долю, или наш бедный малый совсем запутался? То гроб, то всё, то ничего, то гроб, то всё! Эх, тьфу, поскорей податься по домам к чёртовой матери, пока мы тут вовсе не задубели!