Когда прозвучал зуммер вызова, Крас снова весь покрылся потом, будто в сауне.

Поднял трубку:

– Крас.

– Лир. Ну здравствуй, Красавчик. При этом слове мужчину передернуло, но он только плотнее сжал губы.

– Прочел твой опус. И знаешь, что я тебе скажу, как писатель писателю?

– Я слушаю, Лир.

– Уж очень у тебя все складно. Прямо разработка совбеза, да и только. А попроще глянуть?

– Я попытался изложить только факты…

– И удобную для тебя версию. А, Красавчик? Не слышу!

– Я старался быть максимально объективным.

– Ладно… – металлически прозвучало в трубке. – Все это словеса. Пустой звук.

Метафизика. Буду завтра сам. Если упустишь концы – твоя печаль. Понять мне это будет сложно. А простить и вовсе нельзя. Ты понял?

– Я понял, Лир.

– А вот это хорошо. Ну да ты всегда отличался сообразительностью. Когда речь шла о смерти. О твоей смерти, Крас. – Человек на том конце провода замолчал. Наконец в трубке прозвучало:

– Жди.

– Вас встретить, Лир?

– Не маленький. О себе позаботься, Кра-сав-чик! И об этой крале… Глебовой Елене Игоревне… Лучше всего, если она уже будет на объекте "А" дожидаться нашей с ней беседы… Да, Красавчик! И не вздумай с ней экспериментировать, как ты любишь! Иначе это будет твой последний эксперимент в интимной сфере… Нечем будет опыты проводить, Фарадей… – Голос заскрипел словно ножом водили по ржавому железу, и Крас догадался: Лир так смеется.

Связь прервалась.

Мужчина перевел дух. Прошел на кухню, налил коньяку в стакан до самых краев и выпил, умудрившись не пролить ни капли. Присел на табурет, чувствуя, как блаженное отупение обволакивает мозг.

Да. Теперь оставалось ждать. Только ждать. Потому что… Лир есть Лир. Наступило время иных приоритетов и иных действий. Сейчас ему нужно только одно: подумать, как выжить в этом новом времени.

Сколько времени она бежала, куда, зачем, Аля совершенно не понимала. Как не понимала, где теперь находится. Остановилась только в безымянном скверике, где было абсолютно темно. Не скверик даже, бывший сад со сгоревшей танцплощадкой, огороженный неким подобием забора. Видно, кто-то решил использовать место под стройку, да пока не находилось или времени, или денег, или того и другого.

Девушка набрела на остатки лавочки, присела, вздрогнула разом: ей показалось, что там, в темноте, кто-то стоит. Ватное, похожее на матрас тело того, кого она… застрелила. За-стре-ли-ла. Убила. Насмерть.

Тошнота накатила внезапно, как припадок. Алю вывернуло наизнанку, она стояла на четвереньках, а желудок все сводило и сводило судорогой. Девушка подвывала, как маленький бездомный щенок, потом повалилась боком на землю, свернулась клубком.

Теперь ее била истерика. Она кусала землю, царапала ее, кричала в голос, но все звуки терялись в лабиринтах брошенного людьми сада. Как и она сама.

Потом начался кашель. Наверное, слюна попала в дыхательное горло или земля, и Аля судорожно пыталась выплюнуть эту грязную слизь. Желудок снова свело, и она почувствовала внезапно, вдруг, нет, не облегчение – безразличие. Ко всему этому жестокому миру, к своему пребыванию в нем, к себе самой.

Словно все происходило не с нею, сознание регистрировало это происходящее как бы со стороны, оценивая только создавшуюся ситуацию; душа спала и не искала выхода из этого сна.

То, что произошло, вдруг показалось ей приснившимся. Темный подъезд, вспышки выстрелов, запорошившая ее известка, лежащее недвижно на ступеньках тело… Это было, но не сегодня, не с ней…

Девушка огляделась. Метрах в ста, сразу за садом, стоял дом. Темный двор, спящие окна. И никому до нее нет дела. Никакого дела. Она так жила всю жизнь. А если появлялись люди, которые ее любили или просто относились к ней по-доброму, они умирали. Почему так? И зачем так жить? И стоит ли?