Но в то же время Петр Алексеевич обладал недюжинными способностями актера и всегда умел маскироваться, так что только самые близкие люди видели, каков он в действительности. Таких близких было очень немного, но для них Петр не был загадкой. Они умело пользовались им ради создания и упрочения своих собственных выгод, и впоследствии деспот стал покорной игрушкой в их руках.

Но в то время, в дни своей ранней молодости, он для многих еще был загадкой. Его поведение даже для лучших людей того времени приписывалось не его личным свойствам, а попустительству честолюбивой сестры, добивавшейся власти. На него надеялись, и если были сторонники у царевны Софьи, то были они и у юного царя, и не в таком уже малом количестве, чтобы в случае борьбы не было надежды на успех.

Петр знал это и с поразительным умением применялся к обстоятельствам. Теперь он понимал, что ему грозит большая опасность, и уже быстро соображал, как он должен поступить.

Вдруг он весь вздрогнул; дверь хлопнула, спальник ввел в покой царя мужчину и женщину.

Первый был авантюрист Лефорт, вторая – Анна Монс.

– Государь, – задыхаясь от волнения, воскликнула последняя, – среди глубокой ночи примчались мы сюда, чтобы сказать вам, что Москва восстала против вас.

Анна говорила по-немецки. Слова вырывались у нее с торопливостью, совсем не соответствовавшей ее обычному спокойствию. По всему было видно, что она безмерно спешила. Ее щеки разгорелись огнем, все лицо было покрыто крупными каплями пота, непокорные золотистые волосы выбились из-под накинутого кое-как платка. Все-таки Анна была замечательно хороша. Нервное возбуждение оживило ее лицо, и юный царь даже отступил назад, невольно любуясь ей.

– Москва восстала против меня? – сказал он довольно спокойно. – Не может того быть, фрейлейн Анхен!.. Что-нибудь набуянили стрельцы, и вы приняли их обычное буйство за мятеж…

– Нет, нет! – перебила Анна. – На этот раз не обыкновенный беспорядок; огромная толпа идет сюда, чтобы убить вас…

– Меня убить? – Петр невольно побледнел, схватился руками за голову, и перед ним живо восстала картина пережитых стрелецких неистовств. – Убить, меня убить, – повторял он, – да разве это возможно?

– Возможно, государь! – продолжала Анна. – Я была в Москве, у знакомых моего отца, и там узнала все. Правительница издала об этом указ, и Шакловитый послал сюда людей… Понимаете, правительница…

– Сестра! – простонал Петр. – Она, она дерзнула… Милый Франц, неужели все это – правда!

– Государь, – выступил Лефорт, – увы, это – правда… По дороге сюда мы нагнали двух стрельцов… Они ужаснулись, когда услыхали о задуманном преступлении, и мчались сюда, чтобы предупредить вас… Вы, государь, можете спросить их сами.

– Что же делать, Франц? – взволнованно заговорил Петр. – Здесь, в Преображенском, нет даже моих потешных.

– Я послал за ними.

– Но успеют ли они явиться сюда.

– Увы, государь, не могу поручиться за это…

– На помощь вам, государь, – вмешалась Анна, – явятся все наши алебардисты; я послала верного человека к господину Гордону.

– Но и они опоздают, – поспешил вставить свое замечание Лефорт, – стрелецкая ватага уже на полпути…

– Что же делать? – вырвался стон у Петра. – Тогда я погиб!..

Он так и заметался по покою. Страшная тоска исказила его лицо; в эти мгновения он и сам искренне считал себя погибшим.

– Дитятко мое ненаглядное, – раздался женский вопль, – опять стрелецкая напасть нас постигла!

– Свет мой Петрушенька, лапушка мой ненаглядный, – смешался с этим воплем другой, тоже женский, – да как же это так? Да где же это в писаниях есть, чтобы против царя бунт подымать, на него, помазанника, дерзнуть?.. И ночью-то покоя нет…