– Еще бы! Умереть за нее, пресветлую, рады!

Шакловитый приостановился, вынул из-за пазухи кармана большой свиток и, не развертывая его, заговорил снова:

– Знаю я, слуги царские верные, что всем вам ведомо, какие такие дела на Москве завелись… Православная вера находится в колебании, дедовские обычаи попираются, немчинские свычаи богомерзкие заводятся. Что тут долго рассказывать-то вам? Сами поди знаете! Вон в Преображенском да в Семеновском растет новое войско… Вы своей грудью государство отстаивали, кровь на полях бранных проливали, а пройдет немного времени – и все ваши заслуги ни во что будут поставлены… Возьмут немцы верх над нашим отечеством, и будете вы хуже, чем скоты какие, прости Господи!.. Так вот и спрашиваю я вас: любы ли вам нарышкинские новшества, или дедовская старина вам по сердцу?

В ответ ему раздался сплошной рев.

– Умрем за дедовскую старину! – кричали отдельные голоса. – Не нужно нам немчинских свычаев!.. Без них жили, без них и впредь жить будем.

– Так, так, деточки, – одобрил подобные ответы Шакловитый. – А знаете ли вы, кто все это заводит?

– Нарышкины! Нарышкины! – послышались исступленные крики.

– Верно! Теперь я у вас вот что спрошу: ежели вам в палец заноза попадет, что вы делаете?

– Вестимо, вытащить нужно! – выкрикнул Шошин. – Не вытащишь, так и вся рука, а нет, так и сам весь от огневины пропадешь.

– Так-так, справедливо слово, – одобрил подьячего Федор Леонтьевич. – Стало быть, занозу всегда надо вытаскивать, чтобы самому в лютых мучениях не пропасть. Так вот Нарышкины – та же заноза… Идите же, молодцы, вытащите эту занозу… Спасайте Москву, государство все спасайте… Сослужите великую службу родимой земле, промедлите – худо будет.

– А как же с царем быть? – послышался из толпы робкий возглас. – Царь-то Петр Алексеевич ведь тоже Нарышкин?

– Какой он царь? Один у нас царь, Богом помазанный, – Иван Алексеевич, а по слабости его здоровья всем государственным делом вершит любимая мать наша родимая, царевна Софья Алексеевна. Вот вам – кто у нас царь! А нарышкинское отродье, по Божьему попущению, доселе тоже царем называется. Всех нарышкинцев надо истребить, все их скверное племя, да так, чтобы на развод не осталось. А если кто сомневается, что я правду говорю, так вот вам указ боярской думы и царевны нашей: глядите сами, вот он! Кто осмелится ослушаться Богом поставленной над нами власти, идти против указа царевны?

– Никто, все, как один, пойдем! – заревели стрельцы.

В это время Шакловитый развернул во всю длину свиток, внизу которого была ясно видна печать царевны-правительницы. Это произвело впечатление. Крики на мгновение смолкли, но потом сейчас же возобновились, и в них уже была слышна прямо-таки стихийная ярость.

– Сейчас же пойдем на Преображенское. Найдем проклятого оборотня… Выведем нечисть с нашей земли… Все пойдем!..

– Идите, родимые, идите! – воскликнул Шакловитый и отодвинулся в сторону.

Сейчас же из-за него показалась фигура в черной мантии, и в этой фигуре многие узнали как будто тогдашнего патриарха Иоакима[14].

– Господь вас да благословит, – послышался старческий голос, – на великое дело спасения веры православной и страны родимой.

Фигура в черном подняла вверх руки.

Трудно поддается описанию, что началось тут. Всей этой толпой овладел невыразимый восторг. Люди плакали, целовались; некоторые лезли на крыльцо, кланялись в ноги стоявшим, лобызали их руки; другие умиленно крестились, и никто не заметил, как двое из стрельцов отделились из толпы и быстро выскользнули за кремлевские стены.

– Послужим царевне! – ревела толпа. – Покончим с Нарышкиными!.. Пусть их и на племя не останется.