Вот его руки большие, но на моей талии, тепло от них такое, что реально губы сохнут, и мне очень надо, чтоб он их потрогал. Своими губами. 

Сердце бьется, смотреть в глаза страшно. Кажется, стоит поднять взгляд – и умру тут же. Господи… Я ведь реально извращенка! Нельзя же так! Ну нельзя! Мама, о чем ты думала, когда выходила замуж за его отца? О чем? Как мне жить теперь с этим всем? Как мне с собой жить? 

Он – взрослый, я для него – смешная девчонка с содранными коленками! Была, есть и буду! 

Я никогда не повзрослею! Никогда. Гребанный Питер Пен в бабском платье! 

Я расставляю ноги, чтоб подняться, какое-то время залипаю пьяно на грубых байкерских ботинках.

Смешно. Я выгляжу смешно. Восемнадцатилетняя корова, в голубом пышном платье и черных ботинках с клепками. И с прической. С локонами, черт! Хотела казаться старше. Хотела, чтоб увидел, что я могу быть красивой. Женственной. Взрослой. 

Но кого я хочу обмануть? Я выгляжу куклой. Смешной и сломанной. Глупо хлопающей голубыми глазками. 

Я оборачиваюсь на витрину позади себя. Смотрю какое-то время на отражение. 

Пьяная девочка в голубом платье. 

Локоны. 

Так. 

В маленькой сумочке валяются маникюрные ножницы. 

Остренькие, хорошо. 

Локоны режутся плохо, слишком много лака. Но я упорна. Да и выпивка помогает держать настрой. 

В итоге минут через пятнадцать на меня из стекла витрины глазеет странная девочка-оборвыш, с всклокоченными волосами, зареванная и злая. 

Вот так. Так – лучше. Да, братух?

Его машина, черный навороченный ровер спорт, подъезжает буквально через пять минут. 

Я успеваю прикончить бутылку и прицельно швырнуть ее в витрину. Жаль, не докидываю. 

Так хочется, чтоб осколками. И вниз. 

- Какого хера, Татка? 

Я смотрю на него снизу вверх. И сердце привычно заходится. 

Когда это началось? А хер его знает…

Год назад, два? Когда я на него стала смотреть не как на брата, а как на мужчину? 

Неважно. Важно другое. 

Он на меня никогда не посмотрит, как на женщину. 

И это смешно. Так смешно. И он смешной, с этой своей хищной брутальностью, крупными горячими ладонями ( а вот откуда я знаю, насколько они горячие? Он не трогал меня никогда так), с его животной самцовой привлекательностью. 

Он смешной. 

И я смеюсь. Захлебываюсь. До икоты.

До слез. 

А руки у него и в самом деле горячие. 

Он дергает меня за плечи, перехватывает чуть выше талии. И поднимает, как ребенка маленького, на уровень глаз. Как щенка или котенка. 

Короче говоря, как нечто умилительно-бесполое. 

Смотрит в мои пьяные глаза, на мои мокрые от слез щеки, раскисшие губы, неровно остриженные, торчащие в разные стороны волосы. 

У него странный взгляд. Злой, что ожидаемо. И бешеный, что страшно. И чужой, что ужасно. И тоже ожидаемо. 

Я смотрю, упираюсь машинально ладонями в его плечи. Мне неудобно и дико висеть вот так в его руках, с болтающимися в воздухе ногами. Как куклу трясет. Зачем? Говорит что-то, выговаривает. 

А я не слушаю.

На его губы смотрю. Невозможно красивые. У него борода, темная, шикарная. Добавляет ему возраста и придает серьезности. 

А у меня отрезанные неровные волосы, грязное платье и ссадины на руках от нескольких неудачных попыток встать с асфальта. 

Поэтому я не возражаю, когда он перестает говорить. Хватит уже, братик. Ты мне ничего не скажешь нового. Не скажешь ничего того, чего бы я не знала. 

Ты меня считаешь сестрой. Не по крови, общей крови у нас нет, иначе бы я уже загремела в дурдом. Я для тебя – сестра по сути своей. Ты помнишь меня маленькой, я помню тебя взрослым. Мы не сможем это изменить. Не сможем стереть нашу общую на двоих память.